И я ей такой:
— Но тут же никого нет!
— Ехать больше суток! Зайти могут когда угодно!
— Так Новый Год же! Смотри, как людей мало!
— И что? Сейчас мало, а через час — много! Какое место купил, на такое и иди!
— Но там ящика нет для вещей!
— Кому ты нужен с вещами твоими? Иди давай, говорю, на место свое!
Лицо ее все больше раздувалось от праведного гнева, как у жабки. И я на нее тоже бесился.
— Ну я доплачу!
— Место у тебя по билету пробито, другого не будет. Иди, я сказала!
— Шалава! — рявкнул я. И добавил:
— Бывшая.
Так еще обиднее, наверное.
— Поговори мне еще тут! — рявкнула она в ответ. — Сейчас вообще с поезда ссажу!
В общем, мы поругались, и я еще долго ожидал, что она пойдет с чаем и на яйца мне кипяток прольет, сука бешеная.
Вернулся я на свое место с вещами, а там грустноглазый интеллигент бутер с колбасой ест. Я обалдел, вот это крутота!
Сел перед ним, стал на него смотреть, чуть ли не все глаза проглядел. Он тоже на меня смотрел, потом как-то грустно нахмурился и спросил:
— Вы есть хотите?
— Ну да, если честно.
Он запустил руку портфель из кожзама, так-то коричневый, но в свете пробегавших мимо фонарей даже красноватый, достал пару бутербродов, завернутых в салфетку.
— Берите.
— Спасибо тебе, друг! — сказал я искренне. — Слава Богу, что ты мне встретился!
Как проглотил те бутерброды и не помню даже, вкуса не ощутил, только удовлетворение от самой идеи колбасы.
— У тебя откуда колбаса? — спросил я. Он робко улыбнулся, но глаза у него стали больше и грустнее, словно у пойманной рыбины.
— С поминок.
— А, — ответил я, и все думал, ловко или неловко спросить, кого он хоронил. Ужасно это — все-таки праздник. Но понятно зато, чего он первого в поезде. Это ж надо быть ненормальным человеком, чтобы первого января ехать куда-нибудь.
— Сочувствую, — сказал я. — Это ужасно все.
— Да, — ответил он. — У меня мать умерла.
— А моя хоть бы и умерла, — сказал я, прежде чем понял, что как-то это все неправильно. Ну еще пизже было б вопрос задать, такой типа:
— А в остальном как дела?
Но я такого не спросил, а сказал:
— Страшное дело, на самом деле. Если поговорить хочешь, так я тут.
Оказалось, поговорить мужик очень хотел, хоть и мялся, и стеснялся поначалу. Я его и так тыкнул, и эдак, а он все плечами пожимал, а потом вдруг разговорился.
— Рак у нее был, долго умирала, но я все равно оказался не готов. Так ее любил, больше, чем ее, я никого в жизни не полюбил. Она добрая-добрая была. Всегда мне в детстве мазала бутерброд с маслом и сахаром и хотела, чтобы я стал великим ученым.
