Вот, ну ладно, не о Михе ж тут речь, а обо мне. А я меня разбудили, кто его знает, когда, я вообще счет времени потерял. Полковник и еще мужик какой-то меня повели уже к другому врачу, в большой, просторный кабинет. Прямо над столом висел портрет Брежнева в новогодней мишуре. До наших далеких краев перемены вообще медленно доходят.
У врача на столе вазочка стояла с конфетками "Ромашка" и "Василек". Я взял "Василек", потому что сам я — тоже Василек. Врач поглядел за моей рукой, потом на мое лицо, а потом вскинул бровь, мол, конфет тебе, парень, не предлагал никто и вообще не факт, что предложит. У него стало такое лицо, что я сразу подумал про него: чуть стервозный мужик. И хотя он тут же представился:
— Виктор Федорович, — для меня он навсегда остался чуть стервозным мужиком. Ну, и начались скучные вопросы, которые мне уже задавали. Я пытался подсмотреть в его записи, увидел только загадочную фразу "во времени и пространстве ориентирован верно". Это, по-моему, в космическом путешествии скорее полезно, фантастическая такая формулировка.
Но тут все стало интереснее, чуть стервозный мужик решил со мной пуд соли съесть, или что там. Он такой говорит:
— Ну что, Василий, расскажи-ка про семью твою. Мама есть?
— Есть, — сказал я. — У всех есть.
Еще конфету взял, но на этот раз чуть стервозного выражения на его лице не появилось.
— А она какая?
— Она такая, — сказал я. — Сука она вот какая.
— А чтобы я записать мог, скажешь?
Терпение у чуть стервозного мужика было, несмотря на его внешний вид, огромное, нечеловеческое просто. Он вообще смотрел на меня так, что я почувствовал себя не то что младенчиком, а в утробе маленьким зародышем, как будто он взял меня в ладонь и разглядывал.
— Ну, она меня не любит, — сказал я. — Зовут Антонина Ивановна Юдина. В девичестве Шутова. Любит серванты вот, югославские. Работает упаковщицей на фабрике химической и бытовой. Порошки стиральные там и вот это все. Мыло. Серванты очень любит. Правда. Детей не очень.
Я как-то интуитивно понял, чего чуть стервозному мужику от меня надо, и сказал, наконец:
— Смешная немного, отстраненная. Такая жесткая женщина. Батя слесарь был. Из рабочих мы, короче.
Я заулыбался, и чуть стервозный мужик улыбнулся мне в ответ, как зеркало.
— Батя мягкий. Тихий пьяница. Спокойный человек.
Я помолчал и чуть стервозный мужик тоже помолчал. Как знал, что мне есть еще, чего сказать:
— Умер он. Себя убил.
— У психиатра наблюдался?
— Нет, просто так себя убил.
