Я чувствую разорванную связь, как чувствуют
врождённое уродство. Ко мне не пристаёт чужая
грязь. Но, впрочем, и чужое благородство про —
ходит мимо, не задев меня,
самопровозглашённого изгоя. Нет, я отнюдь
не Байрон, я другое; я дым, произошедший
без огня. Наполеоном — на груди ладонь — я
не стою в бермудской треуголке. Поддерживая
тленье (не огонь!), ловлю печальным вдохом
воздух колкий. Рубить не научившийся сплеча, я
вижу горизонт, который чёрен… Но факт, что я
живу, пока бесспорен на беглый взгляд врача
и палача.
Завален тест на воспитанье чувств, мотив
надежды затихает слабый… Всё круче склон,
с которого качусь; всё жёстче и болезненней
ухабы. Музей Тюссо остался без меня, я не герой
энцикловикипедий. Всё неподвластней мне
аз-буки-веди, всё различимей крики воронья.
Судьба фальшиво сыграна «с листа», и на исходе,
как чекушка водки… Период с тридцати и до
полста прошёл в режиме быстрой перемотки.
Ушли друзья. Не надо про подруг. И явки все
провалены (с повинной). Став авангардом стаи
журавлиной, синицы подло вырвались из рук.
Откуда этот каменный барьер, задвинутая
наглухо портьера, и неохота к перемене мер,
предписанных для взятия барьера?
И все боренья — супротив кого? Пуста арена.
Стоптано татами. Но держит душу жадными
когтями угрюмый старый хищник Статус-Кво.
Душе гореть хотелось и парить, но не даётся
ей полёт красивый… У мерина умеренная
прыть, тем паче если этот мерин — сивый.
Слова исходят из бессильных уст взамен
уменья действовать и биться… Ведь в швейной
мастерской моих амбиций закройщиком
работает Прокруст.
Да-да, конечно, это болтовня не самого
весёлого замеса. Я пессимист. В семье не без
меня. Сколь волка ни корми, он бредит лесом.
