— Хорошо, будем брать Екатеринодар послезавтра. Отступать – означает медленную смерть Добровольческой армии, её агонию. В конце концов, господа, лучше уж героическая смерть в бою с честью и славой, чем жизнь затравленного животного.
Совещание завершилось, генералы начали расходиться. Деникин остался.
— Лавр Георгиевич, почему вы так настаиваете на штурме Екатеринодара?
— Выхода другого нет, Антон Иванович. Наша цель ещё с Новочеркасска была взять Екатеринодар. Не взятие его, я считаю, это смерть Белого Движения. После этого только пулю в лоб пустить останется.
— Самоубийство — всегда слабость, — возразил Деникин, — вспомните Каледина. Эго самоубийство тогда произвело очень удручающее впечатление. Если вы так поступите, Лавр Георгиевич, кто выведет армию? Она вся погибнет.
На жёлтом монгольском лице Корнилова появилась подобие улыбки:
— Уверен, послезавтра Екатеринодар будет наш.
Генералы стояли у фермы, курили самокрутки из махорки. Солдатские самокрутки и русские генералы вещи, конечно, не совместимые, но, что делать? Папиросы они не видели уже пять месяцев, с ноября прошлого года.
— Зачем вы, Михаил Васильевич, — сказал Алексееву генерал Марков, — предложили Корнилову день отдыха? Если уж решились на самоубийство, то чего ждать? Завтра поутру все бы и пошли на смерть. Ожидание смерти — самая жестокая из пыток.
— Я искренне считаю, Сергей Леонидович, — ответил Алексеев, — что людям нужен отдых, нужно прийти в себя, подготовиться к последнему бою. И, к тому же, я старше вас всех и по званию и по возрасту, и смею вас уверить, на основании собственного опыта, что если Господь воспротивиться штурму, то штурма не будет.
— Ну, если только подготовиться к последнему штурму. И с чего бы ему не быть, штурму-то?
— Вот уж не знаю, голубчик, не знаю.
Из здания фермы вышел Деникин:
— Его высокопревосходительство приглашает генералов Казановича и Романовского к себе на курицу с хлебом.
— Иван Павлович, — обратился Деникин отдельно к Романовскому, — у главнокомандующего очень мрачное настроение, грозится себе пулю в лоб пустить. Вы приглядите за ним.
— Пустое, — отмахнулся Романовский, — Лавр Георгиевич, сильный человек, пулю в лоб он себе не пустит ни при каких обстоятельствах.
— Господа, мне показалось, что на лице Корнилова печать смерти — сказал генерал Богаевский.
— Это вы, Лермонтова, Михаила Юрьевича начитались, — возразил ему Марков. — Перед атакой я у солдат, ни какой печати на лице не замечал. За несколько минут до смерти у тяжело раненных, да видно. А так нет.
