— И кто тебя только разбил? — удивлённо присев напротив и взяв один небольшой осколок в руку задумчиво прошептала она, поджав бледные губы и вновь взглянув на разбитую вазу, наклонившись ниже и проведя пальцами по чёрному пеплу, тут же просочившемуся через щели половиц.
Невдалеке тихо задрожало окно и, вскинув голову, Мария замерла, нащупав в кармане перочинный ножик и сжав его побледневшими пальцами, стараясь не шуметь, выпрямилась, оглядывая мрачный чердак. В мысли закрадывались самые изощрённые сомнения, которых быть не должно. В этом доме только она и дворецкий. Всё. Или же нет? старик уже наполовину слеп, и вряд ли слышит посторонние звуки, которые могли бы его насторожить. Так что с этим местом надо быть куда более осторожным…
Отступив назад, слыша, как под подошвой сапог хрустят осколки вазы, девушка всё же вынула ножик, обхватив его двумя ладонями и с прищуром оглядывая старые запыленные вещи, через которые пробиралась холодная, склизкая тьма, заставляющая сердце чуть ли не биться в глотке, задерживая дыхание и мешая сосредоточиться.
Вновь шаг назад, и спина коснулась запыленной простыни, а после и самого ледяного стекла, когда под ногами ещё сильнее захрустели осколки разбитой вазы, а через удары сердца в ушах уже начали пробиваться какие-то странные, почти нереальные шёпоты. Но они шли не из окон, даже не из шкафов и накрытых старыми скатертями столов. Они шли откуда-то сзади. Они шли из зеркала…
Чуть ли не с силой проглотив застрявший в горле ком, Мария ещё сильнее сжала онемевшими от внезапно охватившего страха пальцами холодную ручку ножа, стараясь как можно медленней, и всё равно хрустя фарфором, повернуться в сторону зеркала, что бы лишь на миг заметить шорох простыни. И тут же отпрянуть от резко выскользнувших вперёд десятков призрачных рук, обволочённых в старую простынь, со всей силы схватившие за шею и волосы и буквально притянувшие к ледяному, и оттого обжигающему, стеклу.
Крик ужаса застрял в горле, заставляя хрипеть от стиснувших шею пальцев, что рвали одежду, чуть ли не пронзая кожу своими длинными заострёнными когтями, заставляя сердце на короткий миг пропадать из ушей, а нож лишь царапать простыню в надежде освободиться от внезапных пут. А руки лишь прибавлялись, словно собираясь уволочь её в зеркало, лишь сильнее прижимая к стеклу до хруста, заставляя осколки с тихим звоном разбиваться и тут же пронзать кожу.
Страх. Животный, нереальный, спасительный, пробил насквозь, заставив чуть ли не рвануть назад, со всей силы вонзив в зеркало перочинный нож и смотря, как простынь тут же опускается на захрустевшее стекло, чьи громадные заострённые осколки посыпались у её ног, отражая бледное, чуть ли не призрачное лицо, и два осколка рубиновых глаз с так и плясавшими огоньками ужаса и страха.
