Я трясущимися пальцами быстро поправила задравшийся плащ и подняла голову, случайно зацепив взглядом край отцовского стола.
Некоторое время я зачем-то терпела, приняв это за очередную на сегодняшний вечер пытку. Но затем, не выдержав, тихо проговорила:
Дальше спина, потом, особенно мучительно, живот, и в конце внешняя сторона левого бедра. Там Корре задержал свою ладонь на несколько более долгий срок, чем в предыдущие разы, и я едва не взвыла в голос, впиваясь зубами в собственную ладонь.
В блокноте моего предка и в записке Энтона был один и тот же почерк.
Я сжала пальцы на ткани плаща, чувствуя подушечками едва различимый шов.
Я вздрогнула.
С ненавистью посмотрела в сторону оставленной шкатулки и замерла. В отражении небольшого забытого карманного зеркальца, стоявшего на столе папеньки и повернутого к нам, я увидела довольную полуулыбку Энтона.
— Держитесь, Кларисса, осталось недолго.
— С каждый разом вы раскрывайте передо мной все новые и новые ваши стороны, — глухо пробормотала я.
Я, скрывая бессильную досаду и смущение, вновь нацепила на лицо маску невозмутимого достоинства. Однако удерживать ее долго я не смогла.
Как же я могла раньше этого не замечать?..
— Это было желанием государыни, — звенящим от напряжения голосом начал Отис. — Она не знала… о намерениях государя. Если быть до конца откровенным, что сейчас действительно необходимо, то ее величество Аделина по незнанию желала нас с Ферре помирить. Я не мог ей перечить и отказаться от навязанной мне партии на этот вечер… И все же, прошу меня простить, но мы сбились с одного крайне важного момента. Кларисса, так вы нам объясните уже, наконец, почему вы в таком виде замотаны в плащ Энтона Корре?!
В голове клоками повис туман.
— Вы даже не представляйте, сколько жестоких преступлений совершается людьми во имя их большой и светлой любви.
Я прикусила губу. И еще этих девушек, которые были бы рады отдать свою руку, сердце и прочие органы магу, не разрывало от невыносимого жгучего чувства, что я здесь — лишь разменная монета в играх высшей аристократии.
Тот молчал, и в его взгляде я прочитала беспомощность. Лицо же Отиса, про присутствие которого я к этому моменту уже почти побыла, выражало несвойственную ему растерянность и полное недоумение. Кажется, он ждал от меня совсем иной реакции на эту новость.
Прежде чем кто-то из Батрисов успел что-то сказать, дверь распахнулась, и на пороге показался уже сильно пожилой и несколько тщедушный мужчина с саквояжем в руках, — лекарь нашей семьи.
