Малкут | страница 41
Четкий лязг оружия слился с хлопками пистолетных выстрелов и сдержанным, разделенным пунктиром пауз, хриплым напором АК. В обыденной практике Русинский предпочитал самбо и ножи, но в этот миг стрельба полностью овладела его сознанием. Привкус крови вперемешку с острым чистым воздухом отбивал лишние мысли. Группа прикрытия - те трое, что от нее остались - вели себя внимательно, будто опомнившись, но Дед опомнился гораздо раньше. По отчаянному резкому крику справа Русинский понял, что Дед уложил последнего из передней машины, но сам не мог похвататься таким успехом. Один из его подопечных все дальше уходил в лес, другой - и этот был наиболее опасен - кружил по спирали, отвлекая от уходящего. Несколько раз Русинскому хотелось броситься в атаку, но только приходилось уклоняться от пуль, все происходило то ли слишком быстро, то ли слишком медленно - на облавах все было иначе. Когда Русинский перебросил свое тело в канаву, его лодыжку обожгло. Он сжал зубы и выстрелил в мелькнувшую впереди фигуру. Там заматерились, тело шлепнулось на мягкую землю. Послав к черту все, что он слышал об искусстве боя, Русинский рванулся вперед; раненый вскочил на ноги и бросился бежать, ломая сучья и оборачиваясь; он становился все более и более предсказуемым, и вскоре, подловив его на суетливой перезарядке магазина, Русинский на выдохе, словно в прыжке, выпустил в него остатки второй обоймы - и не промахнулся. Мужик впереди замер, качнулся и словно аквалангист, ныряющий с лодки, рухнул в серый снег. Русинский вставил последнюю обойму и удовлетворенно вытер сопли.
Впереди не наблюдалось никакого движения - только один раз прозвучал "калашников". Ничто не нарушало космическую тишину леса.
За спиной раздался шелест. Русинский взвился и выстрелил на звук.
Могучая ладонь к квадратными пальцами отогнула ветку. В проеме показалось хмурое лицо. Дед молча подошел к Русинскому, сел рядом на пенек и, откашлявшись, сказал:
- Он готов. Два жмура твои. Поздравляю.
***
Ранение оказалось очень легким: лишь оторвало кусочек кожи. Дед плеснул на рану из своей фляги, перевязал припасенным бинтом и посоветовал забыть о царапине. Неспешным шагом они углубились вдоль дороги, постепенно успокаиваясь и молча наблюдая облака.
Лес кончился. Отверстая черная степь развернулась во все стороны. Небо уходило резко ввысь, не нависая над сердцем. Несколько длинноволосых всадников, укутанных в черные плащи, с сияющей медью копий, вырвались на каурых своих жеребцах слева по горизонту и, покрутившись на месте, повернули на Запад. Немного позже с той же стороны потянулась цепочка тяжелых повозок в сопровождении других всадников. Деревянные колеса вдавливались в мерзлую почву. Воины несли шесты с конскими черепами на верхушках, на копьях остальных ветер рвал красные бунчуки. В окружении трех юношей, опираясь на длинный извилистый посох, шел крепкий старик с длинной темной бородой и спускавшимися до плеч волосами, открытыми из-под откинутого на мощную ровную спину капюшона. Позади мычали коровы, плелись козы и бараны. Мотались гривы коней. Из повозок доносился детский плач; женщина пела убаюкивающую песню на языке, что показался Русинскому неизвестном, но чем внимательнее он вслушивался в слова, вольные и плавные, как ветер, как пологие сопки вокруг, тем сильнее становилось предчувствие, что он сейчас поймет, и тем дальше отодвигалось понимание.