— Ну, опять, — заворчал бармен. — Так! — удивительно ловко забрался на стойку. — Все скидываемся по два серебряка! А то больно дорого мне ваши пляски выходят!
Народ недовольно загудел, но полез за монетами.
— Иди-ка, разведенка, — и сунул Лизе в руки свою шляпу, — пройдись по залу, собери деньги.
Лиза хотела было возмутиться, но сейчас же вспомнила, кто она тут и кем приходится, потому смиренно приняла шляпу и пошла вдоль столиков. Лепреконы куксились, трясли ушами, но монеты бросали в котелок.
— Старый хрыч, — возмутилась лепреконша, — за выпивку плати, свои дрова тащи, теперь и за танцы раскошелься. А дальше что? Намять бы ему бока.
— Так намни, — захихикал ее компаньон. — Надери уши старику. Его уж давно женщины не трогали, доставь радость.
А та возьми и тресни его по лбу деревянной ложкой.
— Вы, это, — вступила Лиза, — платить-то будете?
Женщина тогда поджала губы, но монеты в шляпу бросила.
И когда положенная дань была собрана, передана кабатчику и внимательно им подсчитана, музыкантам поступила отмашка. Сейчас же зазвучала развеселая мелодия, а следом вступил в дело солист. Лиза смотрела на них всех с широкой улыбкой. Лепреконы повставали, сдвинули столы ближе к стенам, освободив место под танцы, и началось.
— Идем, — схватил ее за руку Бартош, — потанцуем по старой памяти, — и подмигнул девушке.
— С бывшим-то мужем, — спрыгнула со стула, — как не потанцевать!
Лепрекон закружил Лизу в танце.
А вот Генри обнаружил пропажу.
Он решил наведаться к пленнице прежде, чем лечь спать, посмотреть на ту в спокойном состоянии, все ж в комнате ее воцарилась тишина, а значит, уснула-таки засранка, довольная своими проделками. Но вместо дочери Олькен, обнаружил на кровати аккуратно разложенную ночную рубаху, которую Лиза ошибочно посчитала платьем. Морозовский схватил ткань, источающую запах пленницы, и не смог побороть желания вдохнуть аромат. Втянул носом столь сладостный запах, на самом деле сладкий, карамельный с примесью чего-то еще, чего-то будоражащего не только тело, но и душу. Но скоро правитель Снежной долины пришел в себя, сердцем и разумом его завладел гнев, глаза тогда воссияли ярко-голубым светом и Генри утратил человеческий облик, явив полумраку свою суть. Вся мебель в покоях мгновенно покрылась инеем, окна пооткрывались, запустив в комнату холод вперемешку со снегом. Генри метнулся в окно и через секунду уже стоял на площадке перед дворцом, у фонтана.
— Явись мне, скотина рогатая! — пнул сапогом обледенелый борт фонтана.
