— Нет, — покачала головой.
— Габан.
Девушка тем временем легла на тахту, развела ноги в стороны и стихла. Ни одна из наложниц не любила злобную грубую старуху, но дела свое она знала хорошо. Садат осматривала Альмари не спеша, внимательно, отчего бедняжка постанывала, кусала губы. Вот если бы Кархем был нежнее, хоть немного, однако нежным он не бывает, лишь изредка бывает аккуратен, и то, когда в добром настроении.
— Все хорошо с тобой, — подняла на нее взгляд орчанка, после чего произнесла на родном языке, — придержи ее дня два-три, пусть отдохнет.
— Ладно, — ответила смотрительница, не отвлекаясь от бурлящей вдали реки.
И только Садат собралась обратно, как Фарата остановила:
— Подожди. Есть у меня к тебе дело. Одну самку надо посмотреть.
— Это какую?
— Привели тут. Но, как по мне, она совсем зеленая еще. Твоё бы слово услышать.
— Она здесь?
— Нет. Но я бы привела девчонку к тебе.
— И зачем она тебе? Мало что ли годных?
— Есть в ней что-то, нутром чую.
— Не пойму я тебя, Фарата. Чего такого особенного ты учуяла в буште?
— Посмотришь, нет?
— Посмотрю, куда ж деваться. Это моя забота — под хвосты заглядывать.
— Вот и хорошо. К вечеру приведу.
[1] Женские прелести
Эйва пришла в кухню и застыла в ожидании приказа. Кроме нее и поварихи сейчас никого не было.
— Чего стоишь? — глянула на нее Макора. — Иди крупу перебирать, — махнула в сторону большой кадки с гримехой. — Буду варить бачланук. Знать, что это?
— Нет, — села на скамейку, пододвинулась поближе к кадке.
— Вкусно это. Большой кусок молодого быка томиться в гримехе. Много часов томиться. Быть сочно, мягко. Вожак любить бачланук. Да что там, любой орук любить.
— Почему орук? — набрала в руку крупных зерен.
— На наш язык орук, на ваш — орк, — произнесла с пренебрежением. — Фу, орк. Гадко звучать.
— А женщина?
— Оручек. Тоже красиво, ла-а-асково. А на ваш, — повернулась к ней, — орчанка. Тьфу! Грубо. Ты мне сказать, Эйва, чего Фарата так печься за тебя? Запретить мне заставлять тебя носить еду.
— В гарем меня хотят, — и в глазах блеснули слезы.
— Тебя?! — зычно расхохоталась орчанка. — Такую тощую, мелкую. Да что орук с тобой делать станет? Разве что как замура под мышкой носить, да гладить.
И Эйва зажмурилась, принялась тереть рукавом глаза.
— Не реветь, — подошла к ней Макора, — давай, перебирать живей. А потом буду учить тебя варить бачланук. Справиться, буду просить оставить тебя тут.
Вдруг тяжелая дверь заскрипела, и в кухню пожаловал главнокомандующий. Выглядел он как всегда злым, желваки ходили ходуном на скулах, но когда увидел Эйву, немного расслабился.
