Пуста дорога, сыплет снежок. Пуста дорога, темна ночь, за спиной спокойно теплятся окна родной деревни, соседи Насти, знакомые Насти собираются спать. Пуста дорога, кто в такую ночь покинет перед сном теплую избу?
Можно бы и не спешить, не скоро подойдет автобус, но ноги несут.
Подойдет автобус, Настя сядет в него - чужой полушубок, закутано шалью лицо. Сядет и задремлет...
"Марусенька, ох, закрутилась я..."
У Маруськи приготовлена перина под чистой простынью. А утром:
- Батюшки! Настя! Беда у тебя!
Пуста дорога... И вдруг вздрогнула - тяжелое посапывание сзади, кто-то нагоняет. "Ой, дурень, совсем испугал - ноженьки подкосились". Кешка бежит следом, верный Кешка, спасенный от огня. Все будут считать - ловкач, вырвался...
Кешка привычно ткнулся в колени.
- Кыш! Иди-ко, любый, иди. Покуда сам живи. Авось завтра встретимся...
Отогнала Кешку, снова побежала - счастье великое, что пуста дорога, навел бы дурень тень на плетень, долго ли...
Кешка - ни на шаг, бежит, повизгивает от страха. И до Насти дошло: ведь не отстанет, так и проводит до автобуса. Дорога-то пуста, а на тракте - люди, того же автобуса ждут. Даже если и нет никого по позднему часу, то из автобуса наверняка увидят - свинья на дороге, это ночью-то, за бабой увязалась, почему бы это? И узнают Настю, и все пропало!
- Кыш! Погибель моя! Кыш, дьявол! А он врезался с разгона в подол.
- Кыш!! - мягким кулаком в варежке - между глаз, коротко взвизгнул, отскочил, Настя кинулась от него.
Сопение сзади, нет, не отстанет. И зябкий мороз охватил под полушубком - беда негаданная, как смерть по пятам. Сама выпустила, пожалела, расплачивайся опять за жалость-то.
- Ах ты, злыдень! Ах ты, отродье дикое! - Руки трясутся, под полушубком по потной спине гуляют морозные мурашки.
Увернулась от Кешки, бросилась с дороги, упала на колени, стала судорожно шарить варежками: "Камень бы покрупней... Отвадить бы сатану, ни дна ему, ни покрышки..."
Но под слоем снега руки нащупывали лишь комья мерзлой земли. Бросалась ими:
- Провались ты, треклятый! Сгинь!
Кешка вился вокруг большой тенью, повизгивал. Настя ползла на коленях, глотала слезы:
- Знать бы... Эх, знать бы... Да я б тебя, поганого!..
Наконец-то подвернулась булыга, крупная, тяжелая, в коросте снега, смерзшейся земли. Сжала ее варежками, поднялась. Кешка маячил в стороне, уже пуганный, уже не доверяющий.
- Кешенька, иди, голубчик. Подь сюда, глупый... - Голос елейный, со слезой. - Да иди, сатана, поближе, иди!
