Умылась, обулась, не утерпела - прямо в сапогах и ватнике прошла к кровати, чтоб одним глазком глянуть, как Костя зорюет. И разбудила неуклюжая - половицы заскрипели. Поднял всклокоченную голову с заспанным очумелым лицом. Жесткой ладонью пригладила ему волосы, сказала скупо, чтоб не выдать боль:
- Утро на дворе, сокол.
Вышла.
С полпути заметила - по дороге торопится к деревне полуторка Женьки Кручинина. Не к ней ли такую рань?
Оказалось - к ней.
Женька высунул из кабины нахальную физиономию, спросил:
- Пожар устраиваешь, знаменитость?
- Какой пожар?
- Вишь, меня ни свет ни заря выгнали. Артемий Богданович вчера втолковывал: перевези барахлишко нашей славной знаменитости да не заставляй ее ждать. Подтвердишь потом мою исполнительность. Эхма! - Зевнул сладко. - И плотники уже к тебе собираются. Ну, прямо пожар.
- Вольно же Богданычу... Костя мой только глаза протер.
- Может, обождать у порога прикажешь, начальница?
- Езжай, коли приехал, тряси Костю. У меня своя справа.
Настя направилась к свинарнику: нет, не дадут спокойно дожить эту куцо отмеренную неделю.
Как всегда, первым ее учуял Кешка, вышиб рылом задвижку, как всегда, кинулся навстречу, взахлеб негромко и радостно повизгивая, колыхаясь от нетерпения, ожидая ласки. Так было каждое утро. Кешка подавал голос, просыпался весь свинарник, стены заполнял требовательный визг проголодавшихся за ночь свиней.
Обычно гнала от себя назойливого Кешку:
- Кыш, дурак! Не липни! Погибели на тебя нет...
А сейчас преданная поросячья радость ударила в сердце, потрясла, словно гром над головой.
Слава да уважение, купалась в нем, как в хмельном меду, а что осталось? Одна живая душа на свете ее любит, не отвернется, не шарахнется в сторону. Даже мать осудит, даже родная мать! Одна живая душа на всем свете и та поросячья. Ластится Кешка, лишь ему можно верить, лишь он надежен - не продаст.
И от лютой жалости к себе подкосились ноги. Осела на пол, обхватила Кешкину морду, уткнулась лбом в жесткое поросячье ухо:
- Ве-ер-ны-ый ты мо-ой!
Затравленный звериный вопль - жалоба на людей.
Егор Помелов со своими плотниками поработал на совесть. К вечеру избы не было, лежали кучи бревен, стояла раздетая печь, к ней прислонены входные двери со знакомой скобой и устало упавшей задвижкой...
Падал реденький сухой снежок, печь уставилась трубой в небо. Разрушено старое гнездо, мать и Костя выехали в село, в бывший Костин дом, где живет Костина мать и его замужняя сестра. Разрушены стены - это начало, остальное будет рушиться завтра... Стоишь, как на пожарище.
