– супруги: Ясон и Медея, должны были уйти из царства Эсона и нашли себе место в молодом городе Коринфе, процветанью коего якобы во многом способствовали. После событий, образовавших фабулу моей трагедии (я позволил себе использовать то обстоятельство, что в различных версиях Ясонова невеста называется то Креусой то Главкой и внес от себя финал матримониальных затей этого героя
>21), Медея ушла в Афины к Эгею. Когда сын Эгея и Эфры – Фесей возмужал настолько, что мог, повалив скалу, указанную ему матерью, опоясаться отцовым мечом, своевременно заваленным этой скалой, т. е. сделался таким же сильным, как и отец, а затем, перебив по дороге много всяких злодеев, в том числе Синиса и Прокруста, пришел в Афины – Медея, предсказав Эгею смерть от пришельца, приготовила Фесею отравленный кубок, но Эгей, вовремя успев опознать заветный меч, опрокинул предательскую чашу. Дальнейшее пребывание Медеи при дворе Эгея стало невозможным, и она вынуждена была покинуть Афины. Что же касается ее пророчества, то оно сбылось в том смысле, что Фесей, возвращаясь с Крита, куда был отправлен с некоторым числом молодых людей в качестве ежегодной жертвы Миносу для каннибала Минотавра (которого он убил в Лабиринте… И Федра
>22, низойдя в Лабиринт гробовой – Вместе б выход нашла иль погибла с тобой) – забыла велеть переменить черные траурные паруса победного возвращения, а Эгей, не найдя сил пережить воображаемую гибель сына, утопился в море, получившем имя Эгейского. Жизнь его, таким образом, показана нам в последовательном ряде ожиданий будущего явления (приход сына, появление убийцы – гостя, появление паруса на горизонте) и, придавая ему характер героя трагедии будущего, я не погрешил против мифологической достоверности.
10. Что касается до порядка, установленного мной при смысловой обработке всей словесной структуры, то, должен сказать, что метод, приложенный мной к выполнению композиции ритма, применялся и здесь в полном своем объеме, и я, например, довольно широко пользовался приемом цитации, столь, распространенном в афинской и елисаветинской трагедии>23, только цитата применялась мной не в полемической, а в ассоциативной цели, как центр внимания и первый план смысловой перспективы. Так стих 595 впервые был произнесен Медеей Корнеля>24, стихи 429–435 – Медеей Овидия>25, вторая половина ст. 937 всецело принадлежит Пушкину>26 и должна вызывать представление о, может быть, лучшей из существующих формулировок упоения длящимся мигом, а ст. 879–882 происходят из трагедии о Царе Максимилиане
