“А как же растянуть удовольствие?” — отозвался Син и тут же вошел полностью, вырвав у нее сладкий протяжный стон.
Задвигался равномерно, плавно, неторопливо. А ощущения захлестывали с головой. Привычное удовольствие смешивалось с непривычным, странным, более резким, и Дора жарко покраснела, когда поняла — это ощущения Сина. “Кажется, нам светит двойной оргазм”, — мысль мелькнула внезапно, заставив смутиться. Слишком откровенно.
“Я тоже тебя чувствую. И тоже раньше так не было”.
“Почему не было? Ты же… Это ведь ты, твой дар”.
“Не я, мы. Ты не закрываешься. Сама впускаешь”.
И снова передал ей образ. Крупный план — напряженно запрокинутая голова, зажмуренные глаза и откровенное счастье на лице. А потом вошел до конца и замер. Попросил: “Опусти руки”.
Она была уже на грани, совсем-совсем. Сжала в кулаках влажную, скомканную простыню. “Не останавливайся!”
“Сейчас. Посмотри”.
Одним взглядом охватила всю картинку — широко разведенные колени, напряженный живот, темную родинку, почти такие же темные, твердые даже на вид соски, приоткрытый рот. Син снова накрыл ее грудь ладонями — она увидела их сверху, острые костяшки, белую нитку старого шрама на левой руке.
Открыла глаза. “Какой ты красивый!”
Сухощавый, подтянутый, ни грамма лишнего. Никаких ярко выраженных мышц, но сила чувствуется. И не только сила. Он снова начал двигаться, входил в нее, и сквозь жаркое марево наслаждения, сквозь подступающий оргазм Дора никак не могла оторваться от любования этими движениями. Мягкими, словно вкрадчивыми. И лицо стало… другим. Серьезным, вдохновенным каким-то, будто он тут не в постели с девчонкой кувыркается, а… священнодействует?
“В тебе тихо. Это… кайф?”
“Что?”
Может, он и объяснил бы, но не успел. Накрыло. С головой — и унесло, в не-здесь, в никуда, в запредельно-сладко-остро-нежно-тихое. Син мягко опустился на нее, сгреб в охапку. Дора обняла в ответ. Так хорошо не просто раньше не было — она и помыслить не могла, что так бывает. Не бывает. Ни с кем и никогда.
“Сейчас встану. Я тяжелый”.
“Не надо. Мне хорошо. Ты классный и обнимаешь”.
Син щекотно фыркнул в ухо.
“Да, любовь к обнимашкам в тебе неизмерима. Даже с подозрительными полукотами из снов обнимаешься”.
“Он не подозрительный, он на тебя был похож”, — Дора хихикнула, вспомнив сон — нормальную часть сна, до кошмара.
“На хвост и такие уши я не согласен. Уж прости”.
“Ты и без них мне нравишься, так что прощаю”, — она потерлась носом о его щеку. По странному выверту ассоциаций вспомнила вдруг непонятное “в тебе тихо” — что он вообще имел в виду?
