— Да, — говорит Хёд, — я кровожадная тварь. Так это была твоя идея, с выплатой дани людьми?
Сейчас он готов поверить во что угодно, даже в то, что кажется совсем нереальным.
— Нет…
— Я знаю, что герцог Уго Вальден действительно ездил в Лес на переговоры, — говорит Эван, ему явно интересно. — И нами занимались его люди. Он уверял, что Йорлингу и императору это выгодно. Откупиться малой кровью…
У Эвана свои сомнения на этот счет.
Очень хочется сесть, спина ноет и плечо, Хёд весь день с этой шваброй развлекался… но искать скамейку или стулья на ощупь сейчас не очень правильно. Придется немного постоять.
— У Вальдена хороший флот, — говорит он. — И Вальден промышляет разбоем за Зеленым Мысом и в Ишен-Кхаке. Огромный ресурс пленных и рабов, нужно только найти рынок сбыта. Но в империи рабство запрещено. А теперь он станет официальным торговцем скота и мяса для тварей. Те же невинные люди, Шельда, только чужие. Чужих детей тебе не жалко?
— Не детей, — говорит Шельда.
— Пока нет, — говорит Хёд. — Понимаешь… я не знаю, как правильно объяснить тебе… Но есть очень тонкая грань, переходя которую человек перестает быть человеком. И даже не важно, по какую сторону границы Леса он родился. Пока готов сражаться — ты жив, и тебя воспринимают как равного, как силу, с которой стоит считаться. Даже если ты слаб. Даже если ты привык убивать не задумываясь. Твоя воля делает тебя человеком. Это важно для обеих сторон. Когда лорды леса перестают видеть в людях людей, они сами превращаются в тварей, никакая мораль больше не сдерживает их. Только не надо говорить, что морали там никогда не было, ты просто не представляешь, каково это, когда ее реально нет. Лес и так скоро сожрет всех, кто живет в нем, а перестать сопротивляться зову крови — значит сдаться сразу. К чему сопротивляться, если мясо само идет к тебе, добровольно? А здесь… ты же видишь, что происходит в деревне? Лес уже начал прорастать в этих людей, и от этого никуда не деться. Они готовы откупиться, лишь бы их не тронули. Могу поспорить, что если Лес потребует от каждой матери отдать по ребенку, они будут рыдать тут всей деревней, но отдадут. Будут стоять, рыдать и смотреть, как твари рвут их детей. Потому, что уже не могут иначе, Лес уже в них, они не могут сопротивляться его воле. И Нораг был прав — лучше сражаться до последнего, а потом сдохнуть, даже если смерть будет мучительной. Но гораздо мучительнее жить вот так.
Шельда молчит.
