— С твоим носом тебе только с Сашкой и жить.
Инна, конечно, расстраивалась из-за носа, плакала, в зеркало смотрела с отвращением, пока Сашка не положил одной фразой конец ее страданиям.
— Ты самая красивая девчонка в мире, — сказал он, и душа Инны успокоилась, а на Сашку она с того дня смотрела другими глазами.
Эти глаза говорили, что лучше его на свете нет.
Жизнь потекла дальше, но не очень счастливо — с Валей начало что-то происходить: прежде улыбчивая, веселая, она вдруг стала ворчливой, недовольной, даже на Рекса орала. Все ей было не по душе — и ходил Рома не так, и сидел не так, и ел некрасиво, и одеться не умел. А однажды собрали гостей на Валин день рождения, и Рома нечаянно рюмку перевернул. Она ударилась о тарелку, и мало того, что разбилась, так еще и залила вином новую скатерть. Как же Валя на него кричала: и «безрукий», и «дурак», и «от тебя все напасти». Селянам неловко стало, начали утешать Валю, мол, черт с ней, со скатертью, цена ей три копейки и рюмке полкопейки, перестань… Но она не перестала. Закончилось тем, что люди разошлись по домам. Как только за последним гостем закрылась дверь, Валя накинулась на Рому с новой силой — он такой-сякой и она его видеть не может. Инна слушала и не понимала — почему это мама папу видеть не может? Он добрый, внимательный, всегда в хорошем настроении. Раньше всех встает, Рекса покормит, корову подоит, завтрак приготовит, маму разбудит, на работу проводит — она в сельсовете секретарем работала, — Инну в школу отправит, бутерброды в портфель сунет. С работы бежит домой, обед готовит, в огороде управляется, помогает дочке уроки делать.
— Мама, зачем ты так говоришь?! — воскликнула однажды обескураженная Инночка. — Все это неправда!
И получила от матери пощечину:
— Заткнись, дура!
Рома схватил дочь под мышки, выставил на веранду и дверь плотно закрыл. О чем родители говорили, Инна не знала, но отец вышел из дома бледный.
— Папа, папочка, — кинулась к нему Инна, обняла, — я тебя очень люблю! Ты самый лучший!
— Я тоже тебя люблю, моя хорошая, — а сам болезненно морщится и пальцы к виску прижимает.
В голове у него шумело, и сквозь этот шум Рома все еще слышал голос жены: «Да что ты можешь? Вон Федор уже машину купил, Нинка в золоте ходит, а ты? Ты не мужик, а тряпка! Ох, и где была моя голова?»
Об этих словах никто никогда не узнает, ни родители, ни баба Рая, тетка Ромы. Да и зачем об этом еще кому-то знать? Что это может изменить? Ничего. Он любит жену, любит дочку, и если Валя сама не захочет с ним развестись, он так и будет жить, потому что больше ему ничего не нужно, только бы жена и дочка были рядом. Почему так — Рома не понимал. Он понимал только, что все прощает жене, абсолютно все. И любит ее. Любит всю, с головы до пяток. Любит ее запах, походку, жесты, смех. Любит морщинки в уголках глаз и первые седые волоски на правом виске. Любит передний кривой зубик. А вот гнев и злость он не замечает, как не замечает зимнюю стужу — стужа просто должна быть… Как придет, так и уйдет. И еще… Еще он винит себя в том, что Валя изменяет ему с Федором. «В семье нет главного виноватого, — говорил ему отец, — между мужем и женой не только кусок хлеба пополам делится, а и вина». Иногда, конечно, накатывало отчаянье, но Рома душил его в зародыше — ведь это дорога в никуда.
