— А, Семен... Здравствуй, — не то обрадовалась, не то испугалась Майя.
— Старая привычка, навертывать портянки как следует... — отозвался не разгибаясь Семен.
Трое суток мотался «Коршун» у Кировской банки. Ветер — с норд-оста переходил на ост, потом возвращался. Дважды судно с трудом выбиралось на чистую воду и принималось за траление. Но ветром его снова поджимало к ледяной кромке.
— Доедем. Садись, моряк, — приветливо отозвался он.
В проходе Семену встретился Кибриков. Он посторонился, пропуская его, и сказал вдогонку, словно про себя:
В привокзальную площадь, стиснутую со всех сторон одноэтажными бревенчатыми домами и магазинами, выкрашенными в грязно-зеленый цвет, впадали две узкие улочки. Они были прямыми и ровными. Одну я видел насквозь — там, где она кончалась, голубело квадратиком небо. Наверно, ночью прошел дождь. Скамейки на площадке и в сквере высохли, но земля еще не впитала влаги. Овальные лужи плавились на солнце.
Крутились колеса, оседала за кормой грузовика жирная степная пыль. Все туманнее становились воспоминания о грозных и голодных военных годах. Жизнь шла благополучно. По крайней мере так казалось Семену. Он работал, уставал, дни проходили без его вмешательства. Но иногда в город приезжали загорелые, с шелушащимися от солнца и ветра губами, с выгоревшими добела волосами парни и девчонки, с которыми он учился в школе. Семен с трудом узнавал своих товарищей. Они собирались вместе, ходили стайками, захлебываясь и перебивая друг друга, рассказывали о Москве, о Казахстанских степях.
С бьющимся сердцем Семен стоял у борта и смотрел, смотрел. Но его позвали в машину. Он сепарировал топливо, поливал маслом коромысла клапанов: старая, знакомая еще по Горску работа. Никак не вязалась она с тем, что он видел. Море требовало большего, как он думал, и совсем иного. Но ничего другого Семен не умел делать.
— Моряк из Петропавловска. С Камчатки...
Семь лет назад в Мурманске по жидким сходням, пропитавшимся рыбьим жиром, впервые поднялся на палубу траулера матрос Ризнич. У него были пружинистая походка и маленькая, ладная фигура. Матрос твердо верил, что станет капитаном. И уже тогда, поднятый ночью на траленье, он видел себя затянутым в форменную тужурку с тремя капитанскими нашивками на рукавах — один на один с морем.
— Психует...
— Майя...
Я ложусь в гамак с ногами — как в детстве. Небо надо мной почти все закрыто кронами деревьев. Лишь кое-где сквозь темно-зеленую массу листьев светится яркое, словно покрашенное небо. Когда глядишь на небо, обязательно начнешь думать о том, что там, за сопками.
