Я на тебе никогда не женюсь | страница 76
— хмыкнул Шанти-таль, бесцеремонно пасущийся в голове старого друга. — Да и нам пока вроде не с чего об этом беспокоиться. Зимой у нас перевороты устраивать не принято. Девиц к нам не зря отправили. Что с ними-то делать? Нет, за тех, что у меня на факультете, я отвечаю. А с воспитанницами-то что?
— Может, мне Ангела в приемной посадить? — совершенно нелогично ответил ректор. — Чтоб все время под рукой была?
Шанти-таль отрицательно покачал головой.
— И тогда ей террор от капитана и Джай-таля обеспечен. Ты ж не все время в кабинете сидишь. Нет, пусть уж она возле брата будет. Он за нее любому глотку порвет. Да и она не отстанет. Ты в курсе, что она сегодня выдала?
Ректор остановился, взглянул на друга с интересом.
— ?!
— Мальчишки шушукались о столбе голубого огня.
— Это вряд ли, — успокоенно выдохнул Вайзер-таль. — Искру — может быть.
Что?! Голубого?
Шанти-таль кивнул.
— Вальен-таль показал мне картинку, — прищелкнул он пальцами, проецируя оную на стену за ректорским креслом. Мальчишка с короткими рыжими волосами, закрыв глаза, держит в ладони крохотную голубую искорку. Искорка постепенно растет, вытягивается, и вот уже на ладонях извивается в танце голубая змейка с озорными черными глазками. А потом неторопливо перетекает на запястье тонкой руки, обвивает его, прикусив собственный хвост.
— Не может быть! — с восторженной упертостью заявил Вайзер-таль. — Это иллюзия.
Шанти-таль хмыкнул
— Скажи это той сотне мальчишек, что сидели на поточной лекции у Вальен-таля. И повтори нашему умному до безобразия капитану. У него на плече свеженький ожог. Как раз в виде этой самой змейки. И я подозреваю, что там он и останется.
— Залечишь! — выгнул бровь Вайзер-таль. Лекарь помотал головой.
— Такое не лечится, — убежденно сказал он. -
Джай-таль плавал в сером тумане, не в силах перебороть откат от собственного заклинания. Он не был без сознания, скорее — на той тонкой грани, что отделяет живое от неживого. И даже там ему мерещились огромные голубые глаза в окружении черных ресниц. Почему-то они то и дело меняли цвет. To спорили голубизной с высоким весенним небом, то вдруг становились густосиними, то в голубизне вдруг отчетливо проступала зелень, и тогда сквозь серую пелену проступал ореол рыжих кудрей. А вслед за кудрями растягивались в ехидной ухмылке розовые губы, и тогда Джай-таль скрючивался в пароксизме боли. Неосознанно тянулся рукой к шее, на которой все так же болтался золотой медальон с портретом ненавистной девчонки. И странное дело: прикосновение каким-то непонятным образом облегчало состояние. Словно бы горячечного лба касалась ладонь матери, которую он никогда не знал. Боль неизменно отступала, и Джай-таль вытягивался на кровати, вновь уплывая в серый туман.