Откуда-то слышался скрипучий тонкий визг. Лариса инстинктивно вцепилась в трубку (телефон всегда рядом на столике, только протяни руку), дернула головой вправо — в стену, влево — к окну — чёрной полоске между шторами. Сердце глухо забилось в горле, она, защищаясь, вздернула руку к лицу и… услышала знакомый голос. Голос бабки Веры. Еще ничего не соображая, женщина прижала трубку к голове.
— Верка, Верка-беспутная! — орала в телефонную трубку бабка Вера. — Верки у тебя нет? Слышишь?
— Да слышу я, — полушепотом, словно потеряв вдруг от нервной усталости голос, выдохнула Лариса. — Слышу, — шипела она, пытаясь прорваться сквозь бабкины крики. — Слышу, — и опять через паузу, — слышу…
— Слышишь? — догадалась наконец бабка Вера.
«Слышу, — думала Лариса. — Ночь. Истерика. Слышу».
— Лёши нет дома, — говорила она в телефонную трубку, и собственный треснувший голос почему-то казался ей громче бабкиного крика.
Она говорила и говорила, отводя глаза от чёрной щели в неровно задернутой шторе.
«Истерика со мной, истерика, — било в ушах. — Или это ничего? Ничего же нет. Наш город называется никак — его нет на карте, сына зовут никак — у него нет имени, он — никто. Она тоже никто. И ничего вокруг нет. Ночь. Истерика. Ночь. Истерика. Ночь».
— А-а, — тихонько крикнула Лариса в такт своим мыслям. — А-а, — уже погромче. — А-а! — Крик приносил ей облегчение. — А-а!
* * *
Раздувшийся от пищи Ушан с трудом втянул круглое неповоротливое тело в трещину, куда уже успел забраться шустрый Шестипалый. Ушан в другое время укусил бы Шестипалого, но сегодня он был слишком сыт.
Ехидный, самый зоркий, оголил клыки и сердито заверещал. Ушан высунул голову и увидел темную фигуру, квадратную и страшную, но со знакомой головой.
Теперь уже визжали все. Подростки были удивлены и испуганны, словно дикие обезьяны, увидевшие своего «цивилизованного», наряженного в одежду людей, собрата. 49-й оскалился, и визжащие тени исчезли.
49-й, несмотря на все опасения Ларисы, по городу передвигался свободно. Ровесники узнавали его по запаху, а молодежь, рожденная неизвестно кем и от кого, боялась. Возможно, их матери раньше жили с детенышами под землей, и их съели три года назад, когда в город ввели солдат и озверевшие ровесники 49-го начали рвать всех без разбора. И подростки, еще слишком маленькие, чтобы есть, остались трусами навсегда.
49-й открыл дверь подъезда, но домой не пошел, а всё той же бесшумной походкой двинулся вверх, в пустующие квартиры под крышей, куда его уже давно манил запах. Запахом, дразнящим и молодым, был пропитан весь подъезд. Но сегодня он вдруг сжал и закрутил всё внутри.
