Услышав шаги за спиной, отталкиваю доктора, и вот она лежит на спине, покрытая с ног до
головы тонкой голубой простыней. Я знаю, это она, потому что вижу ее длинные светлые волосы, свисающие с металлического стола.
Ее прекрасные золотистые волосы.
— Изабелла! — кричу я, подходя к ней и потянув простыню с ее лица. Я даже не заметил, как начал плакать, пока не увидел, как мои слезы капают на ее идеальные черты. — Изабелла!
Я падаю возле стола и всхлипываю, чувствую, как мой желудок сжимается, и все
содержимое подходит к горлу, следующее, что понимаю — меня едва не тошнит на пол.
Я знаю, что в операционной этого делать нельзя. Врачи должны будут повторно все сейчас
стерилизовать.
Ко мне подходит доктор и кладет руку на мое плечо. Он обращается ко мне, но я его не
слышу. Я падаю на четвереньки, и у меня начинается рвота. Кто-то поднимает меня с пола, и
прежде чем меня успевают вывести из операционной, я кидаю последний взгляд на лицо моей
прекрасной жены.
— Отпусти меня! — кричу я, вырываясь из рук доктора.
— Ник! — предупреждающе говорит Фрэнк, подходя ко мне. — Давай уйдем.
Ублюдок даже не плачет. Его собственная дочь лежит мертвая в пяти шагах, а он даже не
плачет.
— Где Маттиас? — кричу я.
— Он уже в морге, — отвечает доктор.
Я падаю на пол, закрываю лицо руками и начинаю плакать. Сесилия, неся Бриа на руках, быстро идет к нам.
— Дайте мне минуту, — говорю я заплетающимся языком, встаю и иду в операционную, закрыв за собой дверь. На этот раз доктор меня не останавливает.
Изабелла выглядит такой умиротворенной. Так всегда говорят о мертвых. Я слышал ее крик, когда мы врезались в дерево. Я помню, как она громко кричала, как они вылетели через лобовое
стекло. Я удивлен, что она не выглядит взволнованной. Она всегда волновалась по любому поводу.
Смотря на нее, я начинаю все понимать. Я чувствую себя счастливым, что она, скорее всего, не страдала. Злюсь, что ушла от меня, когда она была для меня всем. Мне грустно за дальнейшую
жизнь моей дочери. И тогда я чувствую вину — самую сильную эмоцию из всех.
Это целиком и полностью моя вина.
Моя жена и сын мертвы из-за меня.
Потому что я, идиот, позволил ей кормить грудью на переднем сиденье.
Потому что шел дождь, и нас занесло на мокрой дороге.
Потому что они умерли.
Они мертвы.
Мертвы.
Я стою возле Изабеллы и убираю волосы с ее лба.
— Из, я так сожалею, — шепчу я, — это все похоже на сон, будто это неправда, и я молю
