она слишком большой ребенок, чтобы так засыпать. Я заметил, что Сесилия плачет. Фрэнк садится
рядом с Сесилией и предлагает мне сесть рядом с ним. Я сажусь. И мы ждем. Никто из нас ничего
не говорит.
Я обхватываю голову руками. Они все еще пахнут мылом из ресторана. Как так может быть, что в последний раз, когда я мыл руки, моя жена и сын были живы и здоровы? А сейчас...
Дверь снова открывается, и на этот раз это дверь, отделяющая приемную от остальной части
больницы. Это дверь, за которой я наблюдал всю ночь. Я смотрю на врача, который идет к нам. Его
лоб стал влажным от пота, мне становится трудно глотать.
Нет.
Вдруг я чувствую панический ужас, подкатывающий к горлу, который угрожает задушить
меня. Я задыхаюсь от страха. Прежде я слышал это выражение, но это первый раз, когда я
испытываю его.
Доктор проходит мимо нас и идет к семье, сидящей рядом с нами. Я выдыхаю и слушаю их
разговор.
— Ваш отец в порядке, — говорит он семье. — Мы обнаружили тромб вовремя, и теперь нет
никакой опасности для его сердца. Он очнулся, и вы можете подняться к нему на пару минут.
Они обмениваются любезностями, и страх уступает место панике. Я стараюсь не быть
пессимистом, но иногда ничего не могу с этим поделать, и сейчас, то самое время. Могут ли быть
две хорошие новости в отделении неотложной помощи? Или это 50/50? Если это 50/50, то это
может означать только одно. Я молю Бога, чтобы это было больше похоже на 60/40 или даже 70/30.
Боже, пожалуйста, пусть у них все будет хорошо.
Я прохаживаюсь по комнате. Ожидание убивает меня. Я тру лоб и вздрагиваю, когда
провожу пальцами по ране. У меня только царапина.
Одна чертова царапина.
Слава богу, Бриа не пострадала. Она спала, лишь ненадолго проснулась, когда нас забирала
скорая в больницу. Она тут же опять уснула, слишком маленькая, чтобы понять ужасающие
обстоятельства. Мы были свободны через час, и у меня даже нет сотрясения, нет ни черта, кроме
этого пореза на лбу, на который даже не нужно накладывать швы.
Нам сказали ждать новости об Изабелле и Маттиасе. Они оба были без сознания, и я был
слишком потрясен, осознавая, что что-то могло быть не так. Дверь снова открылась, и вышел еще
один доктор. Мы — единственные оставшиеся ожидающие, и я понимаю, что он идет к нам. На нем
нет окровавленного хирургического костюма как в прошлый раз. Он одет в свежий белый халат, и
его лицо совершенно непроницаемо.
