Этель (краснеет и, возможно, спрашивает себя, очень ли она уважает отца и мать и очень ли они уважают друг друга). Мои родители всегда были бесконечно добры к нам, детям, сударыня, как-то непохоже, чтобы они были несчастливы в браке. Маменька - самая добрая и любящая из женщин и... (Тут перед ее умственным взором встает образ сэра Брайена: одиноко сидит он в своей комнате, и никому, в сущности, нет до него дела, кроме его камердинера, получающего за это пятьдесят фунтов в год плюс чаевые, да еще, пожалуй, мисс Канн, которая к великому удовольствию сэра Брайена каждый вечер подолгу читает ему или играет на фортепьяно. Представив себе все это, мисс Этель невольно умолкает.)
Мадам де Флорак. Вашему батюшке в его немощном состоянии - а ведь он на пять лет моложе полковника Ньюкома - посчастливилось иметь такую супругу и таких детей. Они покоют его старость, ободряют его в болезни, поверяют ему свои радости и печали, не так ли? Его закатные дни согреты их любовью.
Этель. Ах, нет, совсем не так! Но не его и не наша вина, что он нам чужой. Весь день он проводил в своем банке, а вечером спешил в палату общин или отправлялся с маменькой в гости, а мы, младшие, оставались с гувернанткой. Маменька очень добрая. Я почти не помню, чтобы она сердилась: на вас - никогда; разве что порой из-за нас на прислугу. Детьми мы видели родителей только за завтраком, да еще когда маменька одевалась, чтобы ехать в гости. С тех пор как он заболел, она совсем перестала выезжать. И я хотела поступить так же. Порой мне становится очень стыдно, когда где-нибудь на балу я вспоминаю про моего бедного отца, который один сидит дома. Я хотела отказаться от света, но мама и бабушка запретили мне. У бабушки большое состояние, и она обещает оставить его мне; вот они и требуют теперь, чтобы я все время была при ней. Она очень умная, знаете, и по-своему тоже добрая, только она жить не может без светского общества. И я тоже, хоть и негодую на словах, - люблю свет. Я браню и презираю льстецов, а сама обожаю поклонение! Мне приятно, когда женщины ненавидят меня, а молодые люди оставляют их и бегут ко мне. И пусть многие из них мне смешны, я не могу не кокетничать с ними. Я вижу, как некоторые из них страдают по мне, и довольна; а если они выказывают мне равнодушие, я злюсь и до тех пор не успокоюсь, пока не верну их назад. Я люблю наряды, люблю драгоценности, люблю громкие титулы и роскошные особняки, - о, я просто презираю себя, когда думаю обо всем этом! Иногда, лежа в постели, я признаюсь себе, что держалась как бессердечная кокетка, и плачу от раскаяния. А потом что-то во мне возмущается, и я говорю: ну и пусть! Вот сегодня, я уйду от вас и буду очень скверной, я знаю!
