У нас может создаться (иллюзия) – благодаря, например, семнадцатому веку, когда писались такие порочные жития. Наш святой Димитрий Ростовский переписывал же многие жития из польских книг. Из других книг католических писателей. И там очень много восторженности. Во всех житиях, которые ты читаешь примерно одна такая картина.
Судья говорит: «Ты – кто?» «Я – христианин!!» «Отречешься? – Никогда!! – Принесешь жертву нашим богам? – Плюю на ваших богов!! – Смотри, мы будем тебя сейчас жестоко мучать! – А мне все равно!..»
И начинается… начинают его резать, вешать, опалять свечами. А он – терпит. Поет псалмы. В конце концов его убивают. Костры гаснут. Звери уходят. Дождь льется. Идолы сокрушаются. Чудес полно. И – все хорошо.
Такие жития почитаешь – и думаешь – «Я сам хочу быть мучеником! Если это все так, то я тоже хочу!» Вот был Святой Вениамин, новомученик наш Петроградский по фамилии – Казанский… Его застрелили большевики… Расстреляли человека. Это был умнейший, добрейший, благочестивейший архиерей. Трудно таких найти даже и сегодня. Например, его любой рабочий в любом квартале Петербурга мог позвать покрестить своего ребенка. И он, митрополит, с чемоданчиком требным, в ряске бедненькой, по лужам прыгая (по этим закопченным грязным районам, по трущобам Петроградским) бежал в любую хату и там совершал крещение, отпевание, соборование, причащение.
Где, кто сейчас ходит из наших? Извините меня. Простите меня, грешного. Но кто пойдет в рабочий квартал, в какую-то хату бедную дите какое-то золотушное крестить? Нет такого. Не видал я. Хотя …видал. Вру. Видал! Но очень редко. Даже наши люди и не будут просить – высокого. К попам идут – потому что высоких не допросишься.
Так вот этого святого человека большевики убили. А он писал в тюрьме: «Я с детства читал жития святых и хотел пострадать ради Христа. Потому что там такое мужество, такая красота, такое торжество. Как жалко – думал я в детстве – что нет сегодня Диоклетиана, нет сегодня Нерона, нет сегодня Трояна, нет идолов всяких. Некому нас мучить. Кругом христианство. Церкви стоят. Колокола звонят. Некому нас мучать. Никто же нас не мучает. А я так хотел пострадать. И вот – «оно» – пришло. И пришло совсем не такое, как я читал. Все – сурово. Все – конкретно. Комиссары в пыльных шлемах. Застенки КГБ-истские. Тогдашние. НКВД-шные. Зубы на полу. Кровища по стенам. Лампочка на столе. Меняющиеся конвейером допрашивающие следователи. Сошедшие с ума люди в застенках. Все совсем по-другому. Никакого торжества. Никакой благодати. Никакой особенной красоты. Но – терпи, дорогой! Вот это и есть твое страдание».
