Грех живёт в человеческой жизни на правах квартиранта, в любую комнату входящего без стука. Появляясь как пятнышко на здоровой коже, он способен быстро распространяться, так, что по прошествии некоторого времени уже участки здоровой кожи превращаются в пятнышки, а всё остальное тело завоёвывается проказой. В этом состоянии появляются предсмертные теоретические вопросы вроде: «А не есть ли то, что мы называем грехом, обычной нормой, а то, что считали здоровьем, — аномалией и извращением?»
Это именно предсмертные вопросы, потому что возникают они на той стадии развития болезни, когда грех уже непобедим и неистребим и остаётся лишь оправдать и легализовать его, чтобы не мучиться от упрёков совести.
По праву демократического перевеса, по праву того, что «нас больше», больные клетки считают себя здоровыми и, чтобы победить окончательно, объявляют здоровые клетки инородными, чужими, аномальными. Это и есть смерть. Духовная смерть человека и общества.
Способность начинаться с чего-то малого, кажущегося несерьёзным — а затем разрастаться пожаром и захватывать всё жизненное пространство делает грех духовным близнецом физической проказы. Недаром проказа — едва ли не главная болезнь Библии. Христос потому и является Врачом. Врачом по преимуществу, а не просто Учителем, и тем более не Юристом и не Доктором богословия.
«Исцелите меня», — говорит больной врачу. Не «объясните» и не «расскажите», а именно «исцелите». Мы же большей частью рассказываем и объясняем, а сами, между тем, болеем. От этих философских штудий в лепрозории временами становится страшно и тоскливо.
Грех никогда не бывает локальным, точечным, единичным. Никто не может согрешить лишь одним грехом, но всегда один грех приведёт с собою «семь злейших себя». Бессмысленно поэтому становиться на суд отдельных заповедей, дескать, против этого я согрешил, а против этого — нет. Так работает земная юриспруденция. Ты украл, и судить тебя, если поймают, будут за кражу, а не за поджог. Но в духовной жизни всё иначе.
Взрыв разносит смерть в разные стороны, и грех — это взрыв. Взрыв осколочной гранаты, а не укол шпаги. Если даже сравнить его с уколом, то это укол отравленного оружия, где боль и опасность не локализованы раной, а заражают кровь и разносят смерть по всему организму.
Вот Хам видит пьяного отца. Нет никаких заповедей, запрещающих смеяться, звать братьев, превращать стыдную картину в забавное зрелище. Воля Хама ничем не ограничена, кроме совести, почтения к родителю и страха Божия. И все эти святые ограничения разлиты в воздухе и смешаны с дыханием, а не высечены на таблицах. Но Хам не даёт себе труда остановиться, помолиться, испугаться и содрогнуться от жалости. Он весело спешит. «Идите сюда! Гляньте!» И из этого сгустка злой воли, хищности к чужой слабости и невнимательности рождается конкретный грех — хамство. Рождается радость при виде чужой беспомощности, рождается чувство злорадства и превосходства, чувство злого всесилия над тем, кто родил тебя, кто спас тебя в Ковчеге, а с тобою — весь мир.
