Уллубий лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию. У него давно уже созревала одна идея, но он все не решался высказать ее друзьям. Теперь он понял: откладывать больше нельзя.
Уллубий поручил Абдурахману срочно разыскать всех членов бюро, с которыми только удастся связаться, и сообщить им, чтобы сегодня вечером они явились на квартиру, где обычно собирались. А сам он решил пока заглянуть к Ажав. Во-первых, надо было извиниться перед ней, что он в последнее время так редко ее навещает. А во-вторых… Да, чуть было не забыл! Ведь сегодня же вечер в гимназии. Надо предупредить Тату, что он не сможет там быть…
Недавно он встретил на улице Тату, и она сказала ему, что на днях у них в гимназии будет вечер. Соберутся гимназистки старших классов и старшеклассники реального училища. Все они много слышали про него и очень просят, чтобы Уллубий выступил на этом вечере… Уллубий охотно согласился. Не говоря уже о том, что ему приятно было выполнить просьбу Тату, он считал, что просто не имеет права отказаться от такого выступления. Помочь молодым людям, искренне стремящимся разобраться в сложных событиях, открыть глаза молодежи, тянущейся к правде, — это был его прямой долг… Но вот теперь встречу, видно, придется отложить.
Выйдя на улицу, Уллубий невольно поразился: все было тихо, спокойно, буднично. Медленно катятся старые арбы, скрипя колесами. Неторопливо идут по своим делам редкие прохожие. Неужели весь этот бешеный калейдоскоп лиц, ситуаций, событий, от которого лопается голова, — неужели все это лишь плод воображения, а люди как ни в чем не бывало живут своими будничными заботами, своей повседневной обывательской жизнью и даже и думать не думают о революции и контрреволюции, о большевиках и Гоцинском? Нет! Не может быть! Вся эта тишь, да гладь, да божья благодать лишь обманчивая поверхность. А там, в глубине, такие бури, что только держись!
Дом Ажав был совсем поблизости. Но Уллубий решил пройтись немного по Аргутинской улице. Что-то влекло его сюда, в центр города: то ли желание побыть немного среди людей, то ли смутное предчувствие какой-то неожиданной встречи… Так или иначе, едва только он успел поравняться со зданием театра, принадлежавшего знаменитому темир-хан-шуринскому богачу городскому голове Хизри, как из-за угла появился Зайналабид. В маленькой коричневой каракулевой папахе, какую носят азербайджанцы, в длинной серой черкеске с серебряными газырями и кинжалом на поясе Зайналабид шел ему навстречу и улыбался своей милой, застенчивой улыбкой, словно знал заранее, что они тут сейчас встретятся. Несмотря на юношеский пушок над губой, несмотря на чистый детский лоб и ясные, огромные, словно бы девичьи, глаза, Зайналабиду можно было дать куда больше его двадцати лет. Впрочем, если верить не календарю, а жизненному опыту, он и не был желторотым юнцом. В свои двадцать лет Зайналабид успел уже повидать многое: он учился в Астрахани и Казани, работал в прогрессивной астраханской газете, преподавал в Хасавюртском городском училище словесность. Там же он стал руководить прогрессивным кумыкским литературно-просветительским кружком «Танг-Чолпан».
