Я очутилась словно в ином измерении. Все другое: другой воздух (весь сигаретный дым поднимался сюда), другой ракурс (не так много ярких тряпок и ничего не свисает сверху), другие лица. Какие-то страшные и ужасные. Рядом со мной лежала старуха. Да-да очень старая (позже я узнала, что ей семьдесят два). Как она сюда вскарабкалась? За что могли посадить старуху, и почему тетя Женя отправила эту женщину на третий этаж?
— Здрасте, — пролепетала я.
Она, молча, зыркнула на меня из-под густых старческих бровей и отвернулась спать. Да, мои ночи на ИВС в одиночестве на первом этаже показались теперь раем. Я кое-как постелила рваную простынь, выданную мне, стараясь как можно меньше трясти нары, и легла. Мне казалось, что я никогда не смогу здесь уснуть. Теперь я знала, что значит страх. Это оказаться на такой высоте, среди чуждой тебе толпы безразличных лиц. Очень высоко и очень страшно. Я боялась шелохнуться, чтобы не упасть, представляя себе падение с этой высоты. Хотя ширина нары была такой же, как у обычной односпальной кровати — сантиметров шестьдесят — но на такой высоте, она казалась намного уже. Это как идти по узкому бордюру в двадцати сантиметрах от земли или поднять этот же бордюр на стометровую высоту. От одной мысли о падении потеряешь равновесие. Никакого бортика, который мог предотвратить вынужденный полет, не было, и я ухватилась рукой за край нары, чтобы всегда его чувствовать.
Расстояние между нарами было небольшим, где-то в полметра, при падении я обязательно ударюсь или зацеплюсь и сломаю что-то.
Единственная тусклая лампочка светила прямо в лицо. Я украдкой посмотрела на моих соседок по третьему этажу и обнаружила, что все они положили себя полотенца на глаза. Они лежали так неподвижно и одинаково, что были похожи на мумий, давно забытых здесь, в этом краю третьего этажа. Протянув руку, я могла дотронуться до потолка. Нельзя было пошевелиться, и, еще в камере стоял равномерный гул, словно в пчелином улье. Наверное, благодаря этому я уснула. Все же здесь был матрас, и это была первая мягкая кровать за две недели. А еще было тепло. Наконец впервые за две недели я согрелась, и меня перестал бить озноб. Наверху было даже жарко, так что можно было не укрываться.
Блаженство!
Посреди ночи я проснулась. Оттого, что хотела в туалет. Вопреки ожиданиям никто не спал, а наоборот жизнь кипела полным ходом: ели, курили, пили что-то из железных кружек и смеялись. Тогда-то я и узнала, что в тюрьме никто ночью не спит. Как только наступает вечер, тюрьма просыпается и начинает свою жизнь. Отсыпаются потом, днем. Вот так началась и моя ночная жизнь.
