И он же — «дядюшка Уилл». Для Великого князя Александра Михайловича Романова. Именно его с супругой — своей сестрой Ксенией, Николай II отправил во главе российской делегации на торжественное объявление о дне бракосочетания Кронпринца Вильгельма Прусского с принцессой Цецилией Мекленбург-Шверинской. Выбор этот был тем более логичным, поскольку невеста наследника трона Гогенцоллернов была с детства дружна с Ксенией Александровной, а сам Александр Михайлович приходился ей… родным дядей.
Не имея привычки кому-либо или чему-либо слепо доверять, Василий вглядывался в лица встречающих наметанным глазом человека, всякое и всяких повидавшего. И взгляд его внимательно фиксировал «эмоциональную картинку» как всего местного общества, так и отдельных персонажей: кайзера, его брата принца Генриха, Кронпринца, канцлера Бюлова, начальника Генштаба генерала Шлиффена, братьев Эйленбургов.
По результатам «фейссканирования» Балк отметил про себя, что самые фальшивые улыбки кривились на физиономиях генералов. Принц Генрих выглядел скорее печальным, чем радостным, а Кронпринц пребывал в понятном возбуждении от личных переживаний. Сам же кайзер был явно искренне рад прибытию русских гостей. И по примеру Экселенца опция «восторг и обожание» автоматически включилась у девяти десятых всей остальной челяди, включая канцлера, гофмаршала и иже с ними. Орднунг есть орднунг.
Конечно, это была совсем не та картинка, что на известных нам исторических фото после 1905-го года, которые Василий в свое время рассматривал. Здесь на лицах немцев и в помине не было надменности и скрытой брезгливости, с которыми прожженые циники взирают на их разорившихся родственников. Но, а на что ТАМ было обижаться русским? Позор немыслимого разгрома от азиатов, бьёркское предательство и «танец живота» под дудку Лондона в исполнениии главы МИДа господина Извольского, имели для российско-германских отношений роковое, вернее сказать — фатальное значение.
Что касается самого кайзера, там все было гораздо хуже. В известной нам истории Николай после Бьёрка стал для Вильгельма не только слабаком и жалким неудачником, умудрившимся бездарно угробить практически весь свой великолепный флот, но, до кучи, и слабовольным подлецом. Для одержимого моремана, каковым кайзер являлся с младых ногтей, первое представлялось святотатством. А для рыцаря, коим он себя мнил, второе граничило с бесчестием. Мало того! Кузен Ники сумел выставить себя перед ним еще и жалким трусом. Когда попросил прислать германские миноносцы из Пиллау к Петергофу, на случай бегства августейшего семейства от бунтующих рабочих собственной столицы…
