А пока, ей оставалось — только жить. Жить из последних сил, где-то там, в самой глубине истерзанной души, еще уповая на Бога. На чудо. Которого, с точки зрения врачей, не могло произойти. Увы, но и эти последние надежды таяли подобно воску догорающей свечки вместе с молитвами духовника царской семьи и самого Иоанна Кронштадского…
Когда суета на свитской половине докатилась до покоев Императора, оказалось, что из медиков здесь и сейчас под рукой оказался только доктор с «Варяга». И пришлось Вадиму, прервав «дозволенные речи Шахерезады» и едва не грохнувшись на натертом паркете, нестись в правое крыло дворца. Там его ожидали взволнованная Императрица, лежащая в отключке с головой на кровавой подушке бедная девушка, Спиридович с «тревожным чемоданчиком» Гирша, камердинер, несколько человек свитских и прислуга. Последние, в качестве мешающей делу спорадическими охами-вздохами, массовки.
Ситуация была понятна. Рефлексы Банщикова — безошибочны. «Лед! Быстрее!» — рявкнул Вадим, едва взглянув на состояние пациентки. Нашатырь, вата, бинт и все прочее врачебное хозяйство нашлись в пузатой сумочке лейб-медика. Лед тотчас притащили из продуктового погреба. И через четверть часа все было позади. Кровь остановлена, два шва наложены, больная приведена в чувство и оказалась даже в силах виновато улыбнуться Императрице и пользовавшему ее молодому эскулапу, которого Сонечка иногда видела в обществе Государя, а пару раз даже у кроватки маленького Алексея.
Поймав удивленный взгляд Вадима, упавший на инвалидное кресло в углу комнаты, Александра Федоровна, оставив с княжной новую фрейлину, юную баронессу Буксгевден, которую пару месяцев назад взяли принимать у Сонечки дела, кивком головы пригласила Банщикова сопроводить ее. Когда дверь в коридор закрылась за ними, царица, порой так бесконечно далекая и холодно-высокомерная, как Снежная Королева, неожиданно крепко взяла Банщикова под локоть и выдохнула прямо в ухо:
— Спасибо, Михаил Лаврентьевич. Спасибо, мой дорогой… Ах, бедная девочка, — во вздохе и взгляде ее внезапно всколыхнулось столько боли и тоски, что Вадим опешил:
— Но, Ваше Величество, нет нужды так волноваться. Все будет в порядке. Только ей нужно перевязки вовремя делать. А послезавтра снять швы.
— Нет, Михаил Лаврентьевич. Никогда… В порядке — уже никогда…
— Как так? Но почему?
— Сонечка умрет. Ее умереть опухоль. Большая. Тут… — и Александра Федоровна, до сих пор не слишком хорошо говорившая по-русски, предпочла показать рукой, где именно больное место у несчастной девушки, — Врачи, все… и в Германия. И здесь. И милый наш Гирш… все говорят: пять лет. И конец. Но, наверное, меньше, чем пять лет…
