Едва вышел на свежий воздух, как наткнулся и на дочь, и на мать. Тусклое пламя выхватывало из мрака два радушно-приветливых лица. А мне хотелось под землю провалиться от стыда. И ведь уже не одно десятилетие сгинуло, как я начал жить среди людей, и, казалось, уже серьёзно пропитался ихними обычаями и словами, ан нет: временами всплывает из подсознания что-то прежнее, как вот это поганая эльфийская гордость и вытекающее из неё стремление всегда и перед всеми выглядеть красиво и достойно. Разумеется, у остроухих помимо необычайной тяги к прекрасному и всевозможных талантов есть так же и вполне земные потребности и нужды, но вот это место… эта нелепая просьба отблагодарить за спасение таким… таким способом! И какого хрена они меня тут поджидают, едва ли не у самого этого проклятого строения! Ох, да я, кажется, краснею! Только бы не разглядели… Да что ж вы тут застыли?! Ни стыда, ни такта! Боитесь, что ли, что сбегу, потому меня караулить вздумали?!
— Зарёна мне рассказала, что вы её спасли, — дружелюбно и ласково начала женщина.
— Если бы рядом не оказалось такого доброго человека… я… — предпоследнее слово плутовка выделила интонацией.
Мало того, что тут стояла, да ещё и мать сюда притащила, поставив меня в такое неловкое положение, так ещё и условия мне выставляет о неразглашении моего происхождения. А до женщины не доходит, что я испытываю: пялится на меня своими глазищами…
— Она у меня единственная родная кровиночка! — всхлипнула женщина, обняв девушку свободной рукой — кочергу она уже отбросила за ненадобностью.
— И нас тут никто не любит! — заревела Зарёна.
Да я это давно уже понял. И надо бы посочувствовать вашему горю, да вы мне уж очень испоганили настроение.
Ворчливо спрашиваю:
— Где у вас рукомойник?
— Ох… А мы и не… Простите нас, пожалуйста! — всполошилась хозяйка.
И едва ли не побежала указывать мне путь. То есть, шагов пять-десять: рукомойник висел неподалёку. Хорошо сейчас ночь, почти все люди спят…
Вымыв руки, хотел оставить их высыхать самостоятельно. Зарёна сбегала в дом, притащила мне рушник с красной, красивой вышивкой, в линиях которой чувствовалось больше утончённого и изящного, выдуманного мастерицей, чем традиционного, свойственного узорам Белого края. Я залюбовался и не хотел прикасаться к этому прекрасному рукоделию: опять во мне проснулась кровь моего народа, но девушка твёрдо вручила мне его.
— Если нравится: выстирай — и забирай насовсем.
И собой хороша, и рукодельница, а люди её не уважают, презирают. Не то завидуют, не то им что-то известно о том эльфе.
