Насколько правдоподобно получается воссоздать картинку мечты — это уже другой вопрос. Если нравится и кажется достоверной, это хорошо.
Приглушённый свет, патлатые парни в косухах у стойки, милые девицы в чёрном за бутылкой вина — здесь было, чему радовать глаз уставшей поэтессы.
Длинные огненно-рыжие волосы, вытянутое бледное лицо с тёмными тенями под глазами и яркой помадой на полных губах, высокие кожаные перчатки, оголенные плечи и изящный корсет — она походила на героиню с обложки низкопробных стимпанк-комиксов, что потерялась во времени, а теперь наслаждается своим бытием.
Закинув ногу за ногу, любуясь своими сапогами на высокой платформе, она медленно потягивала холодное хмельное варево и радовалась жизни.
Она любила захаживать сюда вечерами за вдохновением. В детстве по ящику крутили передачу, где рассказывали биографии разных писателей и поэтов начала века, анализируя их творчество с точки зрения той эпохи, во времена которой они жили и творили, указывая на ключевые моменты, которые подтолкнули автора к созданию очередного шедевра.
Их поколение называли потерянным, и немудрено: две войны подряд, Великая Депрессия, а если разбирать «наших» — революция, которая привела к гражданской войне.
Множество поломанных судеб, громкие лозунги о счастливом будущем и, как результат, — разрушенные надежды настоящего.
Потом она читала биографии творцов других эпох и в итоге пришла к мысли, что обстоятельства, вне всякого сомнения, влияют на творчество человека, но ключевым всегда был и остаётся сам человек.
Нет и не было такого времени, которое простаивало без искусства, просто у каждого поколения оно своё. Пока существует человек, будет существовать и культура как первый и основной способ делиться своими мыслями с окружающими, оставлять потомкам свою боль и свои воспоминания. Именно боль, и ничто другое. Редко человек творит то, о чём у него не болит, что не волнует. Ведь боль — она бывает разная, довольно часто — приятная. Это чаще всего волнующее чувство, чувство прекрасного в окружающем тебя мире и — одновременно, — горечи за него. Искусство нашего времени — это кривое отражение едва живого скелета в разбитом зеркале сквозь призму размытых алкоголем и кислоты глаз.
Музыка изменилась — теперь это был медленный, размеренный риф, который располагал к лирике. Такой вот перебор — и ничто не имеет значения.
К ней подошёл какой-то гот, весь в тёмном, с анкхом на шее, волосы разметались вдоль плеч. Под глазами — алые линии, в ушах — серьги-кресты. И длинные, чёрные, острые ногти на таких же длинных тонких пальцах.
