Она могла бы сказать то, что он знал и без неё — про мать, про нужду, в которой она жила, но не стала говорить лишнего. Кирилл же, застыв на пороге её квартиры ещё на несколько бесконечных мгновений, просто открыл дверь и вышел, оставляя Варю с ужасающим чувством вины, лежащей грузом на плечах, и потери, которую невозможно было ничем восполнить.
И на что он только надеялся?
Оказавшись на улице, Кирилл сделал жадный вдох, но раскалённый тяжёлый воздух, проникший в болезненно скрученное нутро, не принес ни малейшего облегчения. Да он на это и не рассчитывал. И даже не представлял, как вообще можно побороть эту навалившуюся на душу тяжесть, от которой хотелось выть.
Казалось бы, у него было достаточно времени, чтобы принять факт того, что Варя поступила с ним ничуть не лучше Эли и видела в нем исключительно все тот же денежный мешок и ничего больше. И, наверное, он мог бы с этим смириться, если бы речь шла о какой-то другой женщине. Не о Варе — той Варе, какой он себе ее придумал. Той Варе, которую возвел в ранг мечты и которая существовала-то, очевидно, только в его воображении.
Нет, он не мог ее больше винить. Выслушав рассказ о том, что ее на это толкнуло — у него не осталось сил на нее злиться. Не осталось никаких эмоций, кроме разъедающей душу горечи.
Нелепо, но он приехал к ней в надежде, что она станет всё отрицать. Что скажет, будто то, что наговорила ему Эля — неправда. И даже когда Варя призналась, что все обстояло именно так, он до последнего надеялся на несбыточное. Надеялся, что она скажет, что, несмотря на то, по каким причинам она в это ввязалась, для нее все в итоге переменилось также, как и для него. И когда она окликнула его на пороге, сердце подскочило к горлу в ожидании, что она произнесет то единственное, что будет способно все спасти. Но у нее нашлось для него только слово «прости».
Что ж, он мог ее простить. В конце концов было глупо ненавидеть женщину за то, что она не испытывала к нему тех же чувств, какими оказался связан он сам. Она не была виновата в том, что не любила его. Этого пункта не было ни в одном из тех нелепых договоров, что заключила с ней Эля. Да он и не хотел больше лживой и показной любви, которой уже хлебнул сполна с той, на которой имел глупость жениться.
Наверное, на нем просто лежит какое-то проклятье. Иначе какого хрена обе женщины, которые так много значили в его жизни, хотели от него только одного — денег? Почему он сам по себе ничего для них не стоил? Что с ним, черт побери, было не так?
