— Чтоб ты пропал, скотина, – шиплю я, выволакивая елку из квартиры. А она оказывается тяжелой и колючей. Пальцы болят, ладони саднит, рукав на куртке и тот порвался, но я упрямо тяну ее по коридору. Через порог приходится пятиться, иначе никак не справиться. И идея с окном кажется не такой уж и опасной: ветки к стволу прижать и протолкнуть, а там просто караулить, чтобы никто не ходил. Да и не ходит здесь никто в такую рань, я надеюсь. К тому же второй этаж – не такая уж критическая высота. Размышляя, отступаю на лестничную клетку, как неожиданно врезаюсь во что-то мягкое. И это мягкое вдруг отзывается веселым:
— С Новым годом!
— Рановато для поздравлений, — бурчу в ответ, обернувшись, и оказываюсь нос к носу с высоким мужчиной в необъятном пуховике. — Извините, я тут… — и осекаюсь, признав в мужике давешнего бомжа, прорывавшегося через Лешу. Прорвался, значит.
— Уборку затеяли, – так же весело заканчивает он вместо меня. — Я вижу. Но мне кажется, елку выбрасывают после праздника, а не до.
Он улыбается во весь рот и нагло меня рассматривает. Я отвечаю ему тем же: высокий, в потрепанном тулупе грязно-серого цвета, лицо узкое, на голове шапка, натянутая на самые глаза, цвета которых не различить, как и подробных черт. Одежда потрепанная, джинсы в каких-то пятнах, но дорогие, как и ботинки, и кожаные перчатки. Нет, этот мужик явно не бомж, но одет весьма странно. А может журналист замаскированный? Что им стоит и адресок выпросить у щедрого на истории Федьки. Номер же раздобыли. А этот стоит спокойно, плечом подперев угол лифта, не торопится никуда, хотя запросто может пройти, да хотя бы в лифт. Но он не двигается с места даже после моей вежливой просьбы отойти, чтоб я могла пройти и не задеть его этим колючим чудищем. Сдуваю с лица упавшую прядь и перехватываю его веселый взгляд. И тут я соображаю, что все то время, что я тянула елку, скажем так, в пикантной позе, он стоял и наблюдал за мной. А от мысли, что завтра на всех первых полосах появится моя задница, становится смешно. Папа будет в гневе.
Фыркнув и все еще злясь на Федьку, приволокшего эту проклятую елку и устроившего мне «веселое» днерожденное утро, отворачиваюсь от весельчака и наклоняюсь за елью. Ну и пусть глазеет, черт с ним. И плевать, что будет завтра. Сегодня нужно еще разобраться с этим гаденышем, решившим, что я стерплю его выходку. Дудки! Перехватив широкий ствол, тяну на себя дерево. Но рука соскальзывает, ободрав ладонь. Шиплю от боли, выпустив дерево.
