А горло-таки у нее заболело.
— Ангина! – злится Плахин батя следующим утром. — Это же надо додуматься! Мороженое! Зимой! Вкусно было?
Печенька слабо кивает. Ей плохо совсем. Температура и разговаривать она совсем не может. И мне стыдно очень.
— Вот теперь лежи и подумай, как плохо не слушать старших, Катя Вишневская. Вишню любишь? Будешь Вишневская. Все. Ты, – хватает меня за шиворот как нашкодившего кота, — марш отсюда. И чтобы я тебя здесь не видел, пока она не поправится. Поймаю – подружку свою не увидишь вообще. Понял?
Киваю.
Меня хватает на полдня. За это время успел переделать всю работу в приюте: полы в комнате вымыл, в столовке отдежурил и даже похвалу от воспитательницы заслужил. Зима разгулялась, насыпала снега. Малышня уже и снеговика вылепила. И теперь радостно кружит по залитому во дворе приюта катку. А мне скучно. И думается, как там Печенька? Она ведь совсем одна там? Страдает. По моей вине, между прочим. И я не выдерживаю. После обеда сбегаю в город. И хоть попадет потом снова - плечо до сих пор болит после прошлого побега - но Печенька важнее. А я стерплю, не в первый раз. Бесцельно брожу по оживленным улочкам. Люди толкаются в магазинах в поисках подарков. Раскрасневшиеся и ничего не замечающие, ломятся в очередях за рождественскими распродажами. А в самом центре богатеи скупляются к ежегодному балу-маскараду во дворце Ямпольских. Магазинчики украшены цветными огоньками и сверкающими игрушками. Скоро Новый год. В приюте нарядят елку, и богатые дяденьки и тетеньки начнут раздавать подарки, улыбаться, а у самих в глазах одна брезгливость. На меня всегда так смотрят. Противно. Сплевываю себе под ноги. Иду. До больницы осталось совсем немного пройти. На пути попадается цветочный ларек. Витрина пестрит цветами. И лишь один из них так похож на Печеньку. Одиноко ютится в коричневом горшке, забитый роскошными букетами. Захожу в лавку. Продавщица не обращает на меня внимания. А я хватаю сиреневый цветок в горшке и рву со всех ног. Продавщица вылетает следом.
— Держите его! Вор! Держите! – орет она во след. Но никто не останавливает. И я теряюсь в толпе.
Прячу шар под курткой, не выпуская тонкую ленточку. По пожарной лестнице, что как раз рядом с окном Печеньки, взбираюсь на второй этаж. Смотрю через стекло.
Печенька спит и, кажется, будто и не дышит совсем. Бледная. А на лбу капли пота. Привязываю к зазубрине на подоконнике шарик так, чтобы ей было видно, когда проснется. И смотрю, повиснув на лестнице. Воспитатели поговаривают, что ее отправят в дом инвалидов, в тот самый приют Святой Марии, о котором говорил следак с графом. Все потому, что в обычном приюте ей нельзя: нет ни условий, ни людей, чтобы ухаживать за ней. А я не в счет. Сам еще ребенок. Только я все равно ее не брошу! Ей нельзя самой! Одной нельзя. Она же такая беззащитная. Малявка. Сжимаю кулаки и спускаюсь вниз, где уже поджидает Плахин батя.
