— Что? — яростно обернулся Петя, — Погляди, Иван Маркелыч, масло ворует! Второй раз тебя, Матрена, уличаю.
— И совсем не ворую! Я просто взяла. В счет трудодней своих взяла, — вскипела дородная, с круглым безбровым лицом Матрена.
— Матрена! — веско оборвал ее Чупров.
— Чего Матрена? Чего ты-то пристал? Чего обидчику потакаешь?
— А то! С работы сниму!
— Как же, с работы! Мы-то на несчастный грош возьмем, нас и то шпыняют. А тут тысячи загребают, да все с рук сходит. С работы! Сам-то, небось, пригрелся на тепленьком местечке.
— Кто пригрелся, кто загребает? — глухо спросил Чупров.
— Не слепые. Все видим!
— Не бреши! — С потемневшим лицом Чупров повернулся, а вслед ему летело:
— У самого, небось, рыльце-то в пушку! «Не бреши» еще!
Попрежнему на крышах и на деревьях шумели воробьиные базары, попрежнему тянуло не по времени весенним горьковатым запахом, но счастливый день кончился для Чупрова.
Он пришел в свой кабинет, выдернул нижний ящик стола и крикнул злобно:
— Никодим!
Появился Никодим Аксенович. Чупров показал глазами на пустой ящик, скрипнул зубами:
— Дела своего не знаешь, старый пес!
— Денег нет, должен скоро Пашка привезти.
Чупров впился взглядом в косо сидевшие на носу очки. За ними бегали выцветшие стариковские глаза. В них были и страх, и бессильная злоба, и нагленький, трусливый вызов.
Оба нуждались друг в друге, но ненавидели один другого. Смертельно ненавидели!
Отпотевшее оконное стекло обволокла снаружи черная зимняя ночь. Чупров сидел за столом. Он был один во всем доме. Когда он садился так, ставил перед собой бутылку, Федотовна боялась оставаться с мужем с глазу на глаз, уходила к соседям.
Вечера — самое страшное время. Днем хоть и приходилось прятать от людей глаза, но все же он был не один: заботы заполняли голову. А тут — четыре стены да черные, мокро поблескивающие стеклами окна. Один!
«Вот тебе и колхоз, жизнь по-семейному. Вот уже и на сепараторке воруют масло. Эх! Что там думать! Выпьем, Иван Чупров!»
Он наливал полный стакан, опрокидывал, тряс головой и снова сидел неподвижно, снова в голову лезли обрывочные мысли.
«Говорят: рыба гниет с головы. Но как получилось? Разве я хотел плохого? Не хотел! Э-э, что там! Опять оправдываюсь. Хватит, надоело! Еще стаканчик, Иван Чупров».
Чупров наполовину опорожнил бутылку, начинал уже пьянеть, как за дверями послышался шум. Без стука, склонившись в низких дверях, бараньей шапкой вперед, шагнул через порог Бессонов. Он разогнулся и негромко сказал:
