— Что там на второе?
— Второе ему! И не краснеет! А слышал, что по деревне говорят?
— Пока нет, но, видать, услышу. Глафира, что ли, наболтала? Она может, язык без костей у бабы.
— Не одна Глафира была на собрании…
Федотовна стала торопливо выкладывать все услышанное за утро.
— Ушла со двора корова, хоть и муж дома, да все одно, что место пустое, ворот починить некому. Пошла искать, встретила Настастью, не Кустову Настасью, а Большухину: «Не видала ли, мол, коровы моей?» И та нет, чтоб прямо, а с усмещечкой, жалостливо да ласково: «Как, мол, Иван твой чувствует?..» «Что, — говорю, — Ивану сделается? Чуть свет шапку в охапку, и был таков…» А она ехидно так, с улыбочкой: «Говорят, баня ему вчерась была».
Чупров помрачнел, забыл про второе: «Вон как обернулось! Меня пачкать! Ну, Алешка! Покаешься!»
Вошла Рая-как-то бочком, тихо, словно невестка в злой семье. Иван Маркелович поднялся, пошел от стола, по пути отбросил подвернувшуюся под ноги кошку. Не снимая валенок, завалился на кровать.
Он боялся разговора с дочерью. У этой упреки не старушечьи: «Я как комсомолка… Ты как член партии…» Второй Алешка. Молода, глупа и по глупости такое может сказать — душа кровью умоется.
Рая отказалась от обеда.
Лукерья Федотовна долго ворчала:
— Господи! Варила, варила, ждала к обеду. Один завалился, другая — на тебе, хвостом верть — не хочу! Разнесчастная я…
И замолчала.
Чупрову стало душно. Он поднялся, оделся и вышел на улицу. Кончался короткий зимний день. Жиденькие сумерки уже робко затягивали дорогу. Снег казался серым. И ни одной души, пусто, словно вымерло все. Чупрова охватила тоска, скучными показались родные Пожары. Такое находило на него иногда в первые годы работы председателем, когда колхоз был еще слаб и беден, а народ не хотел его понимать. «Уехать бы, пропади все пропадом, живите, как хотите!» Но тут ярким, веселым светом вспыхнули разом все окна в деревне. Сразу же вспомнился день пуска электростанции. Тогда отец Егора Постнова, дед Евлампий, восторженно хлопал себя по острым коленкам и повторял: «Мигнул — и другая деревня! Только мигнул — и другая!..».
— Мигнул — и другая, — проворчал вслух Чупров и подумал: «То-то и оно, другая. Не я — сидели б, поди, до сих пор, как в «Свободе», при керосинчике. Легко сказать, «мигнул»…
С новой силой нахлынула обида: мальчишки вроде Быкова учат, призывают к порядку! К кому пойти? Кому раскрыть душу? Ночей не спал, сколько крови испортил — нечего сказать, отблагодарили! Но это не пройдет! Нет, покаются!
