Отношение к секретарше у Зарайского было неопределённое, двойственно-странное и оттого мучительно-тревожное. Стройная, гибкая, с роскошным бюстом и сногсшибательными жёлто-зелёными кошачьими глазами, она была живым укором его чахлой тщедушности. Иногда Зарайский ловил себя на том, что, забывшись, разглядывает очаровательные ямочки на смуглых щёчках Любаши, и тогда, чтобы как-то оправдаться в собственных глазах, спускал с шикарной красотки двойную стружку.
Внеслужебных отношений Вадим Олегович боялся как огня. Он считал, ничто удачно не препятствует успешной карьере руководителя, как зависимость от подчинённого и служебная сплетня, имеющая под собой основание. Чем больше Зарайский заглядывался на Любу, тем беспощаднее и придирчивее становился. То, что его сердечные метания не приведут ни к чему хорошему, он знал наверняка, потому что, во-первых, буквально на его глазах рухнул всесильный колосс, Берестов, до встречи с этой вертушкой казавшийся несокрушимым, а во-вторых, он прекрасно знал подлую женскую привычку выжимать соки из мужчины, по своей неопытности или неосторожности проглотившего блестящую наживку.
— Любочка, когда закончишь, закрой секретарскую на замок и сдай ключ на вахту, я предупрежу, что у тебя срочная работа и что на час-другой ты задержишься.
— Хорошо, — не поднимая головы, Люба защёлкала по клавишам пишущей машинки.
— Ну, тогда до свидания.
— До свидания.
Сделав несколько шагов по ковровой дорожке к двери, Зарайский неожиданно остановился и, коснувшись дверной ручки, снова посмотрел на Любашу.
— Э-э, Любочка, вэц-цамое, всё забываю тебе сказать, — услышав голос начальника, Любаша перестала стучать по клавишам машинки и, подняв голову, внимательно посмотрела на шефа. — У тебя по графику через две недельки намечается отпуск. Ты, вэц-цамое, не хотела бы взять его деньгами и остаться на рабочем месте? — увидев удивление, проступившее на лице секретарши, Вадим Олегович растянул губы в слащавой улыбке. — Я понимаю: лето, грибы-ягоды и всё такое прочее, но, вэц-цамое, мне было бы удобнее, если бы ты никуда не уходила.
— В августе мы с Кириллом и Мишенькой едем к моим родителям в Озерки, — приготовившись печатать, Любаша занесла руки над клавишами.
— Я понимаю: деревня, свежий воздух, парное молоко, но, вэц-цамое, может, мы с тобой сумеем договориться? Что, если к отпускным за август я выпишу тебе приличную премию? — мягко надавил он.
— Не нужна мне никакая премия, — почувствовав нажим, Любаша мгновенно приготовилась к обороне.
