— Насколько мне известно, немножко знать наизусть Коран — это уже неплохое начало духовной карьеры, — сказал Глеб. — Так почему ты здесь, а не в исламском университете? Почему не танцуешь в каком-нибудь ансамбле, не поешь на эстраде?
Дугоев озадаченно поскреб пятерней в затылке, пожал плечами и выдал вполне предсказуемый ответ:
— Не знаю, слушай. Так получилось!
— Вот и у меня как-то так получилось, — подвел итог Сиверов. Краем глаза он видел Ник-Ника, который, стоя поодаль, прислушивался к их разговору. Обнаружив, что его заметили, тренер тихо ретировался. — Теперь два слова по делу. — Он открыл принесенную с собой спортивную сумку и, вынув оттуда, протянул Дугоеву легкий кевларовый бронежилет. — Вот, примерь-ка. И будь добр, без него на улицу не выходи.
— Думай, что говоришь, э! — возмутился гордый сын кавказских гор. — Что я, на войне?
— Поступай как знаешь, — сказал Глеб. — А я посмотрю, как ты будешь драться за чемпионский пояс с дыркой в легких. Твое счастье, если убьют наповал. А если просто покалечат? Как жить дальше станешь? Что скажешь Ник-Нику? Он ведь в тебя всего себя вложил, без остатка, а ты со своим гонором норовишь все его труды псу под хвост отправить!
— Умеешь уговаривать, уважаемый, — проворчал вторично за этот вечер уложенный на лопатки чемпион. — С женщинами у тебя наверняка никаких проблем… Давай покажи, как это надевают!
Заключая его волосатый торс в гибкую кевларовую броню, Глеб повернул голову и снова увидел Ник-Ника. Поймав на себе его взгляд, тренер поднял над головой сцепленные в замок ладони, приветствуя победителя. Он выглядел очень довольным, и Сиверов с удовлетворением констатировал, что начало положено, и притом недурное.
Сильный северо-западный ветер гнал по синему небу рваные клочья облаков, с шорохом катил по цементным плитам дорожек сухие листья, громко шелестел в поредевших кронах деревьев, пригоршнями срывая с них золотые и медно-красные визитки вступающей в законные права осени. Деревья кланялись ветру, ходили из стороны в сторону, как дворницкие метлы, которыми неутомимый и многорукий ветер пытался начистить небо до немыслимого блеска перед прибытием высокого начальства. Лишь темные купы можжевельника хранили приличествующую этому месту солидную мрачность, едва шевеля колючими ветвями под резкими порывами сулящего скорое наступление холодов норд-веста.
Один желтый листок ухитрился забиться под правый «дворник» «майбаха» и теперь трепетал там, выбивая по ветровому стеклу мелкую барабанную дробь, не в силах ни успокоиться, ни вырваться из нежданного плена и улететь вслед за ветром. Он напоминал бьющуюся об оконное стекло бабочку, и хотелось выйти из машины и отпустить его на волю. Андрей Викторович Вышегородцев без особых усилий подавил этот неразумный порыв. В детстве он, случалось, отрывал крылья бабочкам и с размаху шлепал гусениц об асфальт, чтобы посмотреть, как далеко вылетят из лопнувшей мохнатой шкурки изумрудно-зеленые внутренности. Сейчас вспоминать об этом было неловко, даже стыдно, но все-таки не настолько, чтобы на глазах у охраны выбегать из машины и отпускать на волю мертвый кленовый лист.
