И чеканной походкой направился в буфет.
Салют отгремел. Над Авьеном погасли последние искры, а звезды все не появлялись — небо оставалось выглаженным и пустым.
Весь последующий вечер Генрих напивался: угрюмо, методично и с полной самоотдачей. Между перерывами на выпивку он танцевал дважды — сначала с графиней Тапиш, потом — со старшей сестрой Софьей. Кажется, о чем-то спорил с галларским послом, а после, когда мигрень становилась невыносимо острой, и у колонн мелькал нескладный силуэт Ревекки, сбегал на балкон, где жадно глотал ночную прохладу и тревожно вслушивался в разудалые песни, распеваемые нестройными голосами.
Авьенцы праздновали и пили.
И Генрих пил вместе со всеми, но облегчение не наступало.
Пришел в себя уже в собственной гостиной, не понимая, дошел ли сам или его довели лакеи. Споткнулся о столик, строго сказал ему: «Не толкайся!», и упал в поспешно подставленные руки Томаша.
— «Блауф… ранкиша!» — заплетаясь, проговорил Генрих. — Немедленно сюда!
— Ваше высочество, позвольте!
Томаш усадил его в кресло, и Генрих облокотился о стол, исподлобья глядя на камердинера: его силуэт двоился, мерцала электрическая лампа и пестрые пятна бабочек, точно живые, ползали по стенам.
— Людвиг… типич… ный солдафон, — бубнил Генрих, пока Томаш, опустившись на колени, расстегивал ему портупею. — Считает… Авьен должен упасть, как спелое яблоко… в руки вэймарскому правителю… Спелое яблоко, а? Как… кая пошлость! — сабля звякнула о паркет. Генрих в досаде отшвырнул ее ногой.
— Корона! Мн… мне предлагали трижды! Но это такой пус… тяк по сравнению с… с… — он выпрямился, позволяя камердинеру расстегнуть воротник кителя. Дышать сразу стало легче. — Ты слышишь, Томаш?
— Я весь внимание, ваше высочество.
— Ты веришь… что я могу из… изменить мир?
— Я верю любому вашему слову, вы отмечены Богом.
— Богом! — фыркнул Генрих, стукнув кулаком о подлокотник. Пламя куснуло ладонь, но не вырвалось наружу, и Генрих поморщился и потер зудящий стигмат через перчатку. — Я не верю в бога, Томаш. В наш… шем просвещенном веке каждое явление можно объяснить наук… кой! Химией! — вздохнул, справляясь с икотой, и поймал пустой взгляд черепа на столе. — Вначале было Слово? Чушь! Религиозные бредни! Снач… чала был сontagium vivum fluidum! Великий распад и тьма нигредо! Но где же мое вино?!
— Осмелюсь заметить, ваше высочество, на сегодня достаточно. Ваша матушка велела…
— Моей матушке все равно! — досадливо перебил Генрих, щурясь на лампу, истекающую желтизной. — Она не хочет слышать… а, впрочем, — пожал плечами: — как… кая разница? Жизнь все равно пытка… Томаш! Мне не передавали ник… каких писем?
