— Так, — сказал он, предварительно откашлявшись в кулак. — Миленькая вещица. Это все?
— А что? — как и ожидалось, набычился Крестовский.
— Ну, при всех ее достоинствах на сто тридцать тысяч она никак не тянет…
— Еще как тянет, — немедленно возразил Крестовский. — Троя. Третье тысячелетие до нашей эры.
— Все это превосходно, — сказал Гронский. — Допускаю, что на хорошем, дорогом аукционе она могла бы уйти и за двести, и за двести пятьдесят… может быть, даже за миллион, с учетом того тумана, которого напустили вокруг этого пресловутого клада и сам господин Шлиман, и те, кто позже пытался разобраться в его… гм… деятельности. Но здесь-то не аукцион! И более того, что-то мне подсказывает, что ни до какого аукциона вы с этой штуковиной не доберетесь. Сами вы засыплетесь при попытке пройти таможенный контроль, а наймете специалиста — он вас просто кинет, как ребенка, на чем ваши попытки разбогатеть и закончатся. Короче, чтобы не терять время на унизительный для нас обоих торг, даю вам за нее двадцать тысяч.
— Сколько?!
— Двадцать. Больше вам никто не даст. Да вам вообще никто ничего не даст, потому что вы загремите на нары, как только попытаетесь это продать. Я готов списать с вашего долга двадцать тысяч долларов, и ни центом больше. Правда, ваших проблем это не решит, квартиру вы в этом случае все равно теряете…
— Очень мило, — вставил Крестовский.
— Но ведь это же не единственная вещь, которую слямзил… простите, приобрел ваш предок, верно? Смотрите, как все просто: шесть-семь подобных штуковин, и мы в расчете. Только не надо произносить это слово! — торопливо добавил он, увидев, что Крестовский открыл рот.
— Какое слово? — угрюмо поинтересовался тот.
— Вы знаете какое. Грабеж. Никакого грабежа, обычный бизнес. Спрос диктует предложение, это аксиома. Вы видели где-нибудь объявления: «Куплю предметы, украденные из клада Приама»? В газетах? На столбах? Быть может, на автобусной остановке? Нет? Так с чего вы взяли, что эта вещь стоит больше, чем двадцать тысяч или даже пять? На ней не написано, откуда она, и кто-то другой взялся бы купить ее у вас только по цене золотого лома. Я не грабитель, Дмитрий Петрович, но и не филантроп, и моя заинтересованность в этом деле практически равна нулю. Исключительно из уважения к вам — вот почему я это делаю.
Гронский замолчал, давая собеседнику время подумать. Сам он, воспользовавшись паузой, разглядывал лежащее на столе украшение, в котором варварская грубость обработки металла странным и волнующим образом сочеталась с изяществом и красотой замысла. Эта вещь притягивала его как магнитом, и он вдруг подумал, что, если Крестовский не клюнет на заброшенную удочку, придется применить силу. Если понадобятся пытки, будут пытки, лишь бы сказал, где прячет остальное…
