И пошла я с кувшином к реке. Одежда старая, но поверх длинной юбки и короткой блузы я вчера ещё обмотала новую дупатту. Шаль мне отец подарил, таинственно улыбаясь. Откуда взял, не ведаю. Но родители уже готовились искать мне жениха. Юбка была сиреневая, как и чхоли. А дупатта – ярко-оранжевая, расшитая маленькими зеркалами и серебряными нитками. Серебряными! Для меня! И, хотя ниток и узоров немного было, лишь по краям шали, я чувствовала себя роскошною женщиной, едва ли не царицей. Отец утверждал, что мастер, рисунок придумавший, бумагу с ним сжёг, чтобы ни у кого узор такой не повторился. Стал бы мастер так стараться для дочери земледельца? Наверное, просто отец меня хотел приободрить. А матушка мне в уши серьги новые вдела, золотые. И стеклянные яркие браслеты на руки, пару десятков. И ожерелье, из золота! Хотя и маленькое, тонкое, да всего один рубин был на нём, как капля кровавая. Правда, как царица я шла. Как невеста будущая. Красивая-красивая! Хотя и поскромнее, чем у дочек старосты. Но счастливая-счастливая. Я скоро стану взрослой. Даже странно.
Я шла, а ветер развевал мои густые волосы, чёрные-чёрные. Длинные. Волосами я заслуженно гордилась. И ветер этот делал жаркий день не таким уж страшным.
Но путь мой через рощу шёл, к реке.
И, замечтавшись, я споткнулась. Ногу я не проколола ничем. И не наступила на змею. Но лучше бы я и правда на змею наступила! Потому что треск драгоценной новой дупатты был страшным. Только-только в руки мне попала такая красивая вещь! А я… я порвала её!
В слезах побрела уже к берегу длинному. В слезах спускалась меж больших камней. Надо будет к соседке старой, доброй сбегать. Вымолить нить у неё оранжевую или кусочек серебряной. Я для неё сама лепёшки для печи из навоза буду делать, много-много дней! Если нить мне даст – я постараюсь зашить рваный край и узора завиток вышить на нём. Только, боюсь, что заметят родители. Вот отец шаль принёс – я тогда думала, что маме – а матушка так долго ею любовалась, да гладила по ней рукой. Запомнит. Точно запомнит. Узнает.
И в тот день, в тот час я верила, что страшнее быть и не могло. Глупая была. Но тогда я не знала моего будущего.
– П-погоди! – голос окликнул меня из-за камня, когда уже подходила к воде.
Мужской голос, незнакомый.
Напугано оглянулась.
Он лежал на берегу, на краю песчаной полосы, прислонившись к одному из больших камней. Молодой мужчина, точно не местный. Дхоти из парчи, с золотой каймою вышитой. Безрукавка поверх смуглой-смуглой, загорелой груди. А поверх безрукавки странное украшение: из золотых монет и с тремя клыками разными на шнурках-подвесках. В одном ухе была крупная серьга золотая, как полумесяц. А во втором ухе серебряная, с подвесками из двух клыков. Волосы распущенные, густые, чуть ниже пояса. Но грязные, спутанные. И… и, кажется, что слипшиеся от высохшей крови. Как и на мече в ножнах, что он прятал за ногой, но они выглядывали. Ох, точно кровь! Но самым жутким были глаза незнакомца. Чёрные-чёрные, холодные и насмешливые. Будто меня окатили холодною водой из источника.
