Жизнь рано научила меня главному незыблемому правилу: для того, чтобы приобрести что-то, надо что-то потерять. Украденный в троллейбусе кошелек я обменяла на Вячеслава Юрьевича, а лифчик сейчас — на свободу дыхания. В отчаянии я уже прижимала запотевшую ледяную бутылку к горячей груди. И это еще не полдень — как же я доживу до моря?
Бывший колониальный форум возвышался… Нет, не то слово… Он давно упал, возвышалась лишь пара колонн, искусственно скрепленных вместе и низенькие многоэтажки, посреди которых, за железным забором в тени низкорослых деревьев и спрятались эти остатки былой римской красы. Вот так же и люди, укрывшись за забором из ностальгии и несбывшихся мечтаний, бережно хранят воспоминания о чужой славе, не видя, что вокруг давно живет другой народ и течет другая жизнь.
Что же я сделала не так, раз жизнь моих родителей превратилась в то, во что она превратилась? И как мне стать счастливой, находясь в постоянном осадном положении? А разве счастье — это не то, что каждый родитель желает своему ребенку? Я стояла в стороне и глотала горькие слезы, видя, как молоденькая шлюшка окучивает моего единственного сына, и за грудки удерживала мужа от серьезного мужского разговора с сыном, потому что был пусть один, но все же шанс, что они любят друг друга и каким-то образом будут счастливы. Нет, вру…
Я дала сыну выбор — остаться в Питере или уехать учиться в Корк. Он выбрал Ирландию. Видимо, в тот момент Миша сам пришел к мысли, что такая девка ему не нужна. Сам — и это главное. Теперь меня от любого шага удерживают расстояния. Пусть Миша будет счастлив, пусть… И я буду счастлива. Пусть даже назло своей матери. Что собственно и делала, кажется, последние двадцать три года… Нет, прямо с тринадцати лет, как только увидела будущего мужа на больничной койке. Иудеи считают, что до тринадцати лет за грехи детей отвечают родители, а после — уже сам человек начинает платить по счетам. Вот пусть моя любовь будет моим грехом, а не моей мамы, до сих пор считающей, что она не доглядела, не уберегла дочь… Да, после третьей стопки она всегда так говорит, поэтому я с собственной матерью не пью. Уже давно. Вот отец, сколько бы ни выпил, говорит одно и то же: что у него самый лучший зять. И не поймешь, умело врет или правда так считает.
Тело вот мое безбожно врало, что ногам следует отдохнуть, хотя на моей виртуальной карте стояло пока всего две галочки. Античный театр, отгороженный от любопытных глаз стальным строительным забором, — его перестраивают, наверное, под театральные нужды города — не отнял у меня больше десяти минут. Оттуда я вообще бежала, потому что со мной попытался заговорить какой-то бомж, а если у него даже было определенное место жительства, то в нем явно отсутствовали душ и стиральная машина. А у меня в финском доме не было посудомоечной машины, но звонить мужу еще рано. Не стоит нарываться зря.
