— Не надо со мной так разговаривать. Если что я знаю где выход, и не собираюсь подстраиваться под ваше расписание. У меня теперь обида на вас на всю жизнь.
Мы с мамой коротко переглядываемся, но я вывожу её из комнаты. Не из-за того, что боюсь её грубого ответа, а потому что не хочу окончательно испортить её день рождения. Но знаю, что он уже испорчен. Из-за меня. У меня нет слов, я в таком смятении, что готова провалиться сквозь землю. Сейчас я точно знаю одно — такое отношение к своей маме я не прощу Давиду никогда! И буду рада, если он съедет как можно скорее.
Но он и сам съехал на квартиру. Только Давид считал, что это его оскорбили. Я же думала, что даже его измена не принесла мне такой боли, как это пренебрежительное отношение к маме. Для меня это было недопустимо.
Но умной в этот период жизни я не была, и продолжала с ним встречаться. Я привыкла. Втянуло меня в этот круговорот, из которого я не могла выбраться. Просто не могла.
Это длилось уже три года, ведь мы познакомились, когда мне было девятнадцать. И вот настал очередной мой день рождения. Я в этот день работала, и мы с Давидом договорились, что после работы я куплю торт и зайду к нему на квартиру. Моя начальница была очень понимающей и доброй, поэтому поздравила меня и отпустила домой раньше.
Я купила торт, и направилась прямиком к Давиду. Был тёплый летний вечер, и я быстро дошла пешком к его квартире. На стук мне долго никто не открывал, я уже думала, что нужно позвонить сказать, что я пришла, но услышала шорох внутри помещения и женский голос. Сердце ухнуло в пятки. Неужели опять? Сегодня в мой день рождения, зная, что я вот-вот приду? Я делаю непроизвольный шаг назад, и Давид открывает дверь. Он удивлён. А ещё стоит без рубашки в одних джинсах. Уверена — мои щёки сейчас покинула краска, а голос бы дрожал, если б я попыталась что-то произнести. Торт в пакете я роняю на ступеньку перед дверью.
— Мия? Ты так рано… — он потирает затылок и стоит в дверном проёме, полностью загораживая мне вход в квартиру.
— Что? — выдавливаю из себя, не зная что вообще делать или сказать. И слышу смех из его спальни. Смех его новой девушки для развлечений. Она смеётся надо мной!
Из моего горла вырывается оглушающий душераздирающий вопль, словно это ревёт лесной раненый зверь. Даже этот мерзкий смех из спальни стихает, а Давид смотрит на меня, словно впервые видит.
Я рывком разворачиваюсь и мчусь от этого места. Я не плачу и почти ничего не чувствую. Просто хочу убежать подальше от боли, от тысячи осколков моего сердца, которые снова валяются как мусор у него под ногами. Не знаю куда бегу, но когда останавливаюсь лёгкие горят огнём, и я задыхаюсь. Я полностью выбилась из сил и опускаюсь на ближайший бордюр передохнуть. Мне хочется отвлечься — я пишу сообщение подруге, а затем звоню брату. Зачем звоню ему — не знаю, мы вообще мало с ним общаемся, но сейчас мне кажется жизненно необходимым с кем-то поговорить. Если я начну говорить с мамой, то она слишком станет переживать за меня, а Давида вообще прибьёт за то, что он так со мной поступил. Подруга отвечает молниеносно. Она вообще уже спит в такое время, но тут шлёт мне сообщение что не спала, словно что-то чувствовала неладное. Мы недолго переписываемся, и я всё время нахожусь в прострации. В каком-то коконе, наполненном водой, из-за которой ничего не вижу и не слышу кругом. Брат сразу не ответил, поэтому я, пошатываясь встаю на ноги и слышу, как беспрестанно начинает звонить мой телефон. Это Давид. Пятнадцать сообщений пришло с момента, как я убежала и десять пропущенных. Но я их не читаю. Затем перезванивает брат и я коротко рассказываю ему что произошло, а он тут же мчится ко мне на своей машине, чтобы забрать и отвезти домой. Никогда не изливала душу брату. И мне сейчас так странно, что я даже не плачу. Глаза остаются сухими, а внутри нет никакой дрожи — пустота. Ни переживаний, ни боли. Просто пусто. Давид сумел меня выпотрошить и высушить до последней капли.
