— Послушай, Сайкс. Я могу заставить тебя пожалеть, что ты не попал к инквизиторам. — Браун чуть сильнее оттянул мою голову за волосы назад. Краем глаза я видел Скотт-Бека. Он поглаживал густую бороду и разглядывал меня. От боли мне вдруг показалось, что он похож на Батюшку Рождество. Он смотрел на меня с таким выражением, будто сожалел, что придётся внести меня в список непослушных детишек. — Не знаю, как далеко ты намереваешься с ним зайти… — Он вдруг осёкся, потому что в дверь быстро постучали.
Скотт-Бек отошёл, но Браун не шевельнулся. Я слышал, как открылась дверь.
— В чём дело, Тим?
— Внизу человек из Инквизиции. — В голосе секретаря слышалась лёгкая досада.
— И чего он хочет?
— Сказал, что ищет Блудного по имени Белимай Сайкс. — Секретарь перешёл на шёпот. — Он не уходит.
— Как не вовремя. — Скотт-Бек встал рядом с Брауном, который прижимал меня к полу. Он присел и сдавил мне шею обеими руками.
— Льюис, — обратился он к напарнику, — иди вниз с Тимом и избавься от инквизитора. Боюсь, у нас с мистером Сайксом меньше времени, чем хотелось бы.
Браун поднялся, и Скотт-Бек вздёрнул меня вверх за горло. Я забарахтался, пытаясь встать на ноги. Браун рывком завёл мои руки за спину. Сломанное запястье отозвалось жгучей болью.
— Я надеялся поиграть с ним чуть подольше, — сказал он.
— В другой раз, — пообещал Скотт-Бек. — Поиграешь с девчонкой.
— Ладно. — Браун вышел из кабинета вместе с секретарём.
Скотт-Бек вздохнул и швырнул меня на стол. На его лице отразилась усталость. Ни малейшего следа тревоги. По количеству бутылочек на полках было понятно, что до меня он убил множество Блудных. Если его когда-то и мучила совесть, то давно перестала. Как и дознаватели, которые истязали меня в Доме Инквизиции, он был в полном ладу с собой и своими поступками.
Я возненавидел Скотт-Бека за это.
Ярость придала мне сил. Я пнул его и толкнул всем телом. Он, спотыкаясь, сделал шаг назад, но восстановил равновесие, прежде чем я успел вырваться. Отточенным движением он ударил меня кулаком по голове.
В глазах потемнело. Накатила такая сильная дурнота, что на мгновение все остальные ощущения притупились. Я повалился на стол.
Последние шесть лет я часто думал о смерти как об избавлении. Я размышлял о ней, втыкая в кожу иглу и впрыскивая в кровь офориум. Мне представлялось, что умереть будет легко и приятно. Но сейчас я вдруг понял, что не хочу погибать. У меня и так слишком много отняли. Жизнь — единственное, что мне осталось.
