— Значит, правда, что люди говорят! — воскликнула мать. — И ты прямехонько из Берлина?
Иоахим кивнул.
Мать всплеснула руками.
— Боже мой, сыночек, ведь это так далеко! Расскажи-ка, ты ведь много пережил.
— Хватает, — Иоахим попытался подавить волнение. — Ну а что рассказывают обо мне люди?
По тону, каким он произнес эти слова, мать почувствовала что-то, заставившее ее насторожиться.
— Да что они могут рассказывать? — ответила она, запинаясь. — Говорят, вас отправили в Берлин. Вот и все.
Он вздохнул с облегчением. Если в Вергенштедте узнают о том танке, русские рано или поздно его арестуют. Но, видно, никто ничего не знает, иначе матери было бы известно.
— Я так и чувствовала, — продолжала она. — Когда по радио сообщили о боях за Берлин, я испугалась, что и ты там. Но потом не было тока, и мы больше ни о чем не слышали. А через несколько дней пришли русские.
Иоахим промолчал. Итак, в Вергенштедте ничего не известно о его поступке. Это хорошо и ему теперь на руку.
— Никому не надо говорить об этом, — продолжала мать и вдруг умолкла, словно испугавшись чего-то. Дрожащим голосом она спросила — Ты ведь никого не убил?
— Ну, где там, — вскользь ответил он, и мать, обрадовавшись, сказала:
— Тогда все в порядке. А то ведь все солдаты обязаны явиться.
— Но, мама, ты же знаешь, я не был солдатом. Я был только в гптлерюгенде!
— А все-таки лучше, если мы никому не скажем. И если Клаус тоже не скажет…
Он прервал ее:
— Клаус не вернулся.
— Нет?
— Его нет в живых.
Они помолчали. Только немного погодя Иоахим сказал:
— Убит.
На глаза матери навернулись слезы. Она прошептала:
— Какой удар для родителей.
— Я пойду к ним вечером.
Мать провела рукой по его волосам.
— Да, ты должен сходить, Ахим. А теперь приляг. Ты, наверно, устал.
Прежде чем уйти, он спросил:
— А как вам тут жилось? Ты мне ничего не рассказала. У вас ведь тоже шли бои.
— Какое там, ничего у нас не было. Завыла сирена, а через несколько часов сюда уже пришли русские. И все — без единого выстрела.
— Но Губертус…
— Брандт? Прекрати, наконец, поминать эту банду! Важный господин Брандт сначала произнес речь, а потом захватил манатки и удрал. Старуха Трамлер своими глазами видела, как он укатил на машине.
Иоахим пошел в свою комнату. Собственно говоря, это была узенькая каморка: кровать, шкаф, стол и стул — больше места ни для чего не оставалось. Слова матери оглушили его. Он бросился на кровать и закрыл глаза. «Брандт, — думал он, — удрал на машине. Слишком трусил, чтобы сражаться. А Губертус? Тот ведь тоже не сражался. Когда мы отправились на фронт, он предпочел скрыться в глубоком убежище Гитлера».
