На центральной улице собрались женщины. Их шумная болтовня доносилась до садика, и Шольц, вдруг заторопившись, стал прощаться.
Радлов молча доделал клетку и посадил в нее кроликов.
— Тебе придется раздобыть замок, — сказал он Урсуле, но по тону его было ясно, что мысленно он уже далеко отсюда.
— Значит, ты уезжаешь? — спросила она, стараясь быть спокойной.
— Да.
— Сегодня?
— Сегодня.
Оба помолчали. А когда взглянули друг на друга, Радлов так и не разжал плотно стиснутых губ.
— Боишься, что и тебя заберут? — сказала девушка.
— Ты же знаешь, я был солдатом.
— Но ведь не это причина?
— Именно это.
— И больше ничего?
— Нет, ничего.
Он почувствовал, что она ему не верит. Но удивился, как она спокойно и с полным самообладанием выслушала его.
— Я уже давно примирилась с мыслью, что ты когда-нибудь уйдешь, — сказала она и вошла в дом.
Позже, прощаясь, он попытался привлечь ее к себе. Но она не поддалась, в ней чувствовалось внутреннее сопротивление.
— Значит, мне не возвращаться? — спросил он.
— Ты можешь вернуться, когда захочешь… — тон, которым Урсула произнесла эти слова, заставил его насторожиться. Впервые Радлов заметил в ее глазах твердую решимость.
— Но?.. — спросил он.
— Но уже без всяких тайн, — ответила она, и ему почудилось, что она знает больше или догадывается о большем, чем хочет сказать.
Он как-то неуклюже, волоча ноги, пошел к двери. Она проводила его, как всегда, до садика. Он не пытался больше поцеловать ее. Но когда ее тонкие холодные пальцы коснулись его ладони, им овладело глубокое уныние.
— До свидания, Урсула! — с трудом произнес он. Потом быстро отвернулся и зашагал прочь.
Прислонясь к садовой калитке, она долго смотрела ему вслед, пока его не поглотила тьма. И только тогда неудержимо разрыдалась.
Вергенштедт был расположен севернее Эльбзандштейн-Гебирге, близ Пирны.
Городок лежал окутанный нежной прозрачной дымкой раннего утра. Ничто, казалось, не изменилось в этих местах.
Иоахим Радлов стоял на вершине Салоппе, холма, с которого открывался чудесный вид на город. Вытянутый в форме изящного дамского башмачка с высоким каблуком, он был перерезан посредине узенькой речушкой Верге. Эта картина напомнила ему игрушечный городок, обычно выставлявшийся на рождество в витрине универсального магазина «Меркурий». Взгляд его скользил по красным и синим крышам, он искал островерхий домик на Банхофштрассе, где родился и вырос. Дом стоял на своем месте, целехонький, из трубы столбом поднимался дым.
