Колонна грузовиков выехала с узкой лесной дороги на главное шоссе. И песня оборвалась. Несколько голосов еще взлетели было вверх, но певцы тут же испуганно смолкли. Им открылось горестное зрелище. На запад катился поток беженцев, охваченных паническим ужасом. Узкое шоссе — единственный путь из «котла» — было забито велосипедами, ручными тележками, тачками и подводами. Грузовики с трудом продвигались вперед, и Радлов видел, какими взглядами провожали их беженцы. Ненависть, разочарование и страх можно было прочесть в их глазах. «Неужели это Германия, — подумал Радлов, — плетется сейчас мимо меня, увешанная чемоданами, мешками и рюкзаками, неужели это тот воинственный народ, который призван господствовать над миром?»
Его товарищи тоже были потрясены. Кое-кто отворачивался, стараясь не видеть этих людей. Но напрасно. Всюду, куда ни глянь, тянулось бесконечное шествие беженцев, от которых веяло жутью, словно это было шествие призраков, погруженных в великое молчание.
Шоферы непрерывно сигналили, люди неохотно сторонились. В конце концов машинам удалось набрать скорость, по сторонам замелькали безмолвные людские фигуры и противотанковые заграждения, которыми каждую минуту могли перекрыть шоссе.
Но вот поток беженцев стал редеть. Вдали показались окраины Берлина. У дверей пригородных домишек стояли женщины, прислушиваясь к далеким грозовым раскатам артиллерийских залпов.
На обочине шоссе дети играли в войну, на головы они нацепили каски, в руках держали деревянные сабли. Чем ближе к центру города, тем громче гремела канонада. Все чаще попадались на пути разрушенные здания, целые улицы превратились в щебень и пепел, отовсюду несло гарью, в одном месте путь их колонне преградил труп, но машины проехали по нему с полным равнодушием.
Перед глазами Радлова с ужасающей быстротой сменялись картины. Тут горят дома и кричат женщины, бегая с ведрами по улицам, там открывается каменная пустыня и слух режет протяжный вой снарядов. Иоахим был еще оглушен, когда их взвод получил задание сменить одно отделение фольксштурма. Пожилые мужчины, кое-как вооруженные, несказанно обрадовались, что могут убраться подобру-поздорову. А вскоре русские перешли в атаку и открыли ураганный огонь. Но приказ гласил: «Стоять насмерть. Мост удержать. Пленных не брать».
И вот он лежит у Хафельского моста в районе Пихельсберга под ненадежным укрытием разбитых стен какой-то гостиницы в багровой от пожаров темноте и чутко прислушивается. Кругом все еще тихо. Это безмолвие тревожит и настораживает. Радлов лежит и думает: «Хоть бы один выстрел, хоть бы случилось что-нибудь». Легче вынести шум битвы, чем эту тишину, терзающую нервы. Иоахиму кажется, что русские бесшумно подползают к нему, их руки сжимают ему горло, они душат его до тех пор, пока он, яростно отбиваясь ногами, вдруг не валится в изнеможении наземь. Какой-то шорох рядом с ним заставил его вздрогнуть. Светлое пятно на земле шевельнулось, и его неожиданно окликнули:
