Машины с радиоустановками разъезжали по городу, передавая запись с речью немецкого генерала. Голос его проникал в шахты метро, под своды подвалов, в убежища, доносился до последних опорных пунктов немецких боевых групп. Этот голос разбудил и Радлова, спавшего глубоким сном. Правда, сквозь пробитый потолок голос доносился в погреб так глухо, что Радлов понял, о чем шла речь, только когда машина уже отъехала, а репродуктор повторял заявление Вейдлинга. Согнув колени, обхватив их руками, прислушивался Радлов к словам генерала. Берлин капитулировал, настал конец, позорный горький конец, вот она, гибель Германии! Мечты его юности рухнули вместе с проигранной войной. Он мог бы стать летчиком и бороздить воздушные просторы или стать колонизатором в восточных областях, как внушали ему в школе. Но теперь все его мечты развеялись как дым. Мог ли он еще гордиться тем, что он немец?
Радлов взглянул на девушку. Урсула лежала рядом с ним на куче тряпья, свернувшись калачиком, положив щеку на локоть. Она спала и не слышала голос генерала. Он вспомнил прошедшую ночь, страх и холод. При мысли о том, что между ними произошло, краска бросилась ему в лицо. Некоторое время он рассматривал спящую с любопытством мужчины, впервые обладавшего женщиной. Его захлестнула теплая волна нежности.
Как спокойно она спит, для нее война кончилась.
Стоит ли ее будить? Он поколебался, но все-таки принялся трясти ее за плечо:
— Урсула, проснись, слышишь?
Она открыла глаза, поморгала спросонья и улыбнулась ему.
— Урсула, послушай-ка!
— А… что случилось?.. — девушка еще не совсем проснулась. Но когда голос из репродуктора загремел снова, она приподнялась, и Радлов вдруг увидел, что у нее большие и очень ясные глаза. Оба прислушались.
— Немецкие солдаты! Тридцатого апреля фюрер, которому мы присягали в верности, бросил нас на произвол судьбы… Каждый час вашего сопротивления продлевает страдания гражданского населения и наших раненых… Согласно договоренности с верховным командованием советских войск я призываю вас прекратить сопротивление…
— Что это значит? — спросила она.
— Фюрер умер, война кончилась.
— Кончилась? — она сказала это шепотом, беззвучно, она ничего не понимала.
— Да, кончилась!
— А что теперь?
— Теперь ты можешь идти куда хочешь, домой или к бабушке…
Она вскочила, встала перед ним, взволнованная, бледная, широко раскрыв голубые глаза.
— …И ничего больше не бойся, — закончил он.
— Ничего не бойся… — повторила она недоверчиво, погруженная в свои мысли. И тут же спросила: — А ты? Что ты будешь делать?
