— Дружище, да ты еще жив? — удивленно воскликнул шарфюрер. — Я же видел, как ты взлетел на воздух, и решил, что тебе крышка.
Радлов, шатаясь, поднялся. Еще не вполне придя в себя, он начал ощупывать свое тело. В ушах звенело, он с трудом различал голоса товарищей. «Может быть, лопнула барабанная перепонка», — подумал Радлов. У него было такое ощущение, будто уши полны воды. Кости, кажется, целы, только в колене он чувствовал легкую боль от ушиба.
Кто-то крикнул:
— Второе отделение: трое убитых, один тяжелораненый!
Радлов слышал этот голос как будто издалека.
Браун протянул ему свою флягу, и он стал жадно пить. Напиток был крепким, у Радлова даже слезы на глазах выступили. Но ему сразу стало лучше. Кто-то назвал его имя. Он ответил: «Здесь», — и механически полез за сигаретами. И тут же вспомнил о Клаусе.
— А где же Адам? — спросил он. — Он лежал рядом со мной.
Браун пожал плечами.
— Я видел только, как ты летел. Может быть, в него и угодило.
Долго искать не пришлось. Клаус лежал в двадцати шагах от воронки, лицом к земле, раскинув руки, пальцы его все еще сжимали винтовку. Радлов тряхнул его за плечо.
— Клаус, — позвал он, — Клаус, очнись. Послушай, Клаус!
Адам не отвечал. Сквозь густые темные волосы сочилась кровь.
— Прекрасная смерть, — сказал Браун, — мгновенно скончался.
Но Иоахим все еще тряс друга, с отчаянием называя его по имени, пока не увидел, как бессильно у него мотается голова.
— Убит, — пробормотал Радлов, — убит.
— Это может случиться с каждым из нас, — сказал Браун.
Но Радлов не слушал его. Он вспомнил прощанье на вокзале, когда они уезжали, и как отец Адама с подчеркнутой бодростью кричал: «Выше голову, мальчики!» В его словах звучала нотка глубокой озабоченности. А теперь Клаус лежит на земле, раскинув руки, недвижный и бездыханный, и никогда уже не вернется домой. Он был единственным сыном, и Радлов подумал, что сообщить горькую весть его родителям придется именно ему. Присев на корточки, он расстегнул рубашку на груди друга, тело которого еще не успело остыть, отломил висевший на шее опознавательный жетон, достал часы и бумажник.
Потом, уже стоя рядом с Брауном, процедил сквозь зубы:
— Они убили моего друга и дорого поплатятся за это…
«Я отомщу за тебя, Клаус, я отомщу им, обещаю тебе», — думал Иоахим, имея в виду русских, которым хотел отомстить, Теперь он ждал их атаки.
И атака началась. На этот раз с такой стремительностью и силой, что бои последних дней показались Радлову безобидной перестрелкой. Впереди шли танки, а за танками двигалась пехота. Правда, танков еще не было видно, но уже ясно доносился лязг гусениц и угрожающий гул моторов. Грозные звуки все приближались, нарастали, становились громче и громче. И вот Радлов увидел, как танки, вынырнув из какой-то впадины, поползли вперед, словно клопы, все увеличиваясь в размерах. С моста открыло огонь противотанковое орудие — один из танков как будто удалось подбить, он повернул назад. Радлов глубже ушел в воронку, куда они спрыгнули с Брауном, и лежал, напрягая каждый мускул, ежеминутно готовый к действию. «Я отомщу за тебя, Клаус», — думал он, одна эта мысль билась в его мозгу: «Отомстить, ото-мстить, отомстить!» Ненависть к этим темным теням за танками ослепляла его. Он целился и стрелял, целился и стрелял. Потом вскочил и, пробежав несколько шагов, снова бросился на землю. Рядом с собой он слышал тяжелое дыхание Брауна.
