— Сколько тебе лет, лейтенант? — вдруг спросил он.
— Двадцать семь.
— Сыну моему тоже было двадцать семь, когда он на финской пошел в атаку, подымая бойцов! — закашлявшись, он незаметно смахнул слезу. — Вот и словил пулю снайпера. Ты же грамотно организовал оборону, не лез на «Ура» в атаку на немецкую колонну. Вот молодые лейтенанты и гибнут первыми, потому что хотят показать свою храбрость, но, по-моему, это предательство! Государство учило, воспитывало тебя, чтобы ты в трудную минуту встал на защиту, а они с шашкой наголо на танки, это же самоубийство. Ты же думаешь, а не красуешься перед бойцами, и это они больше ценят, чем ты бы пошел в атаку под пулями во весь рост. Забота о солдате — это первое и самое важное, они — труженики войны, они несут на себе всю ее тяжесть, и я вижу, — ты это усвоил! Спасибо тебе, лейтенант, если что — обращайся! Выйду к своим — буду хлопотать о твоей награде. А теперь о плохом, сутки я тебе даю, а потом забираю солдат и пушки. Мы пока обустроимся и будем готовиться к новому переходу. Все ж проскочили без потерь сто километров, да еще и врага потрепали. Еще до линии фронта двести километров по тылам идти, а раненых на сегодня две тысячи с лишним, двести десять тяжелых не перенесли дорогу, и еще сколько парней умрет, не получая лекарств? И я чувствую свою вину за их смерть, мне доверила Родина их жизни, я за них отвечаю! Слышишь, лейтенант! — он вновь закашлялся, видно, простыл в лесу возле болота.
— Чем смогу, товарищ комдив, я помогу! Продержимся сутки, и я взорву мост, отрежу немцев с запада. После чего догоняем вас. Оставьте водителей, знающих дорогу до лагеря. Мы же заминируем пути позади нас.
— Выполняй, лейтенант! Да сопутствует тебе удача!
Утром меня разбудили взрывы и очереди «Эрликонов». Солнышко уже встало, и в небе шел бой пикирующих бомбардировщиков с зенитными батареями. Юнкерсы пытались встать в карусель, чтобы бомбить поочередно, зенитки же клевали их огненными бичами по крыльям, фюзеляжу. Два самолета выпали из строя и, дымя, уходили обратно, оставшиеся семь сбросили бомбы, не целясь, одна из них ухнула на железнодорожный путь, разметав шпалы и рельсы.
— Пятисоткой долбанул! — проговорил старшина, выглядывая из амбразуры на разрушения.
— Не-е, бери меньше! — грызя сухарь, флегматично заметил один из солдат.
— Да ты посмотри, какая воронка! — завелся старшина.
— Смотрите, еще один задымил! — ворвался звонкий мальчишеский голос в наш блиндаж.
