«Кэнон», зараза, жрал информацию, и все было б ничего, если б не дурацкие вопросы Поджера. Мол, что зачем и что к чему. Кое-что мне пришлось тихо свернуть. Что-то — закрыть. От обилия вариантов Поджер притащился и пошел в Великую Компьютерную — туда, куда простым смертным доступ был запрещен. Я слегка вздохнул — но радоваться было явно рано, надо было спасти файл. Минуты этак через две из Великой Компьютерной, то есть из обиталища Ларисы вырвется бешеный Поджер, и начнет вопить, что все не так, и не так, как надо; нет, ребята, все не так, все не так, ребята; может быть, я с запозданием и пойму, что все не так; и даже поверю ему на какое-то мгновение. Все равно он подпишет меня идти на «Московскую» за аналоговыми загранами — мы работаем только в «цифре». Эта станция почему-то раздражает меня. Однажды под дождем (я был простужен, сентябрь) кто-то кинул на тротуар сотню, а я ее подобрал. Дождь. В электросиянии можно вообразить себя кем угодно — я воображал себя романтическим героем. Вот подарок судьбы. Не то чтобы я шел след в след каким-то великосветским проституткам, роняющим бабки — а дело в том, что путешествие по Московскому проспекту в сентябре в такую погоду воленс-ноленс настраивает на лирический лад, пока вы не дойдете до очередной станции метро. Впрочем, пока вы дойдете, может совершиться масса приключений. Вот в чем беда: я перестал любить свой город. Он мне начал казаться дерьмовым, и возникло сильное желание уехать куда-нибудь подальше. Питер — это дерьмо (но любому иногороднему, кто заявит что-либо подобное, я сам набью морду), Питер — это такая странная штука, которую, похоже, сами питерцы не в состоянии понять. Серебряный город, золотые огни.
Белые траханые ночи. Это клево, когда ты приезжаешь в Питер — неважно откуда, разве что не из Карелии или Мурманска — вот вам эта хренова романтика. Здесь по кайфу гулять, но паршиво жить. В июне ты просто сходишь с ума — надо идти на работу и еще кого-то любить, пусть и виртуально; ты не понимаешь, ночь или день, спал ты или нет. Единственный выход — отпуск в этом месяце, но, как правило, в июне-то и надо вкалывать. Хотя и не так, как в марте. Усталость расслабляет: ты смотришь на клиента, как на муху, и он озадачивается настолько, что уходит, прежде чем ты соображаешь, что к чему. Никакого сна, конечно, нет. Сон — только какая-то убогая самодеятельная медитация. Ты просыпаешься в поту и пытаешься сам себя успокоить: ага, еще три, два, один час до подъема. Еще десять минут. Еще пять. Кайфово?
