— Давидъ! — громко позвала докторша, прибѣгая къ послѣднему средству. Давидъ былъ второй сынъ Павла Харбина. Онъ былъ старше Пуськи на годъ и они были очень дружны. Мальчикъ тотчасъ же прибѣжалъ изъ глубины двора, и торопливо ковыляя ножками, подбѣжалъ къ Пуськѣ и недолго думая поймалъ ее за ногу. Пуська опять подняла крикъ, но мальчикъ кричалъ еще громче и не пускалъ ее лѣзть дальше. Изгородь была не выше двухъ аршинъ, но докторъ увѣрилъ Давида, что Пуська рискуетъ разбить себѣ голову во время своихъ акробатическихъ упражненій, и съ тѣхъ поръ мальчикъ сдѣлался наиболѣе бдительнымъ стражемъ завѣтной ограды.
Въ концѣ концовъ дѣвочка уступила, но благополучно спустившись на землю, изо всѣхъ силъ толкнула Давида въ грудь и съ сердитымъ лицомъ взобралась на крылечко и вошла въ комнату.
— Гдѣ Пусечка?.. — привѣтствовалъ ее Косевичъ, который былъ бездѣтенъ и потому очень любилъ маленькихъ дѣтей.
Лицо Пуськи прояснилось. Она по опыту знала, что въ карманѣ у профессора всегда есть шоколадныя конфеты.
— Вотъ Пуся! — сказала она, останавливаясь передъ Косевичемъ и поднимая вверхъ указательный палецъ.
— Гдѣ Пуся?.. — продолжалъ взывать Косевичъ, озабоченно переводя глазами по комнатѣ и дѣлая видъ, что не замѣчаетъ дѣвочки.
Лицо Пуси приняло мистифицированное выраженіе. Она повернула руку и приложила указательный палецъ къ своему лбу.
— Говоля! — сказала она убѣдительнымъ тономъ. Она хотѣла сказать: «голова» и желала обратить вниманіе профессора на самую важную часть своей фигуры.
— Не знаете ли вы, гдѣ Пуся? — взывалъ Косевичъ. — Я ей дамъ конфетку!
Онъ вынулъ изъ кармана узенькую плитку шоколада и поднялъ ее въ воздухѣ.
Пуся немедленно протянула обѣ руки впередъ и сдѣлала стремительное нападеніе на шоколадъ.
— Вотъ Пуся! — сказала она снова, успѣшно овладѣвъ конфеткой и запихивая ее себѣ въ ротъ. — Гамка Пуся!..
Продолженіе этой фразы потерялось въ усиленной работѣ надъ шоколадомъ.
— Какъ хотите, — сказала госпожа Косевичъ, снова усаживаясь возлѣ докторши и продолжая начатый разговоръ, — нельзя ставить на равное мѣсто интеллигентнаго человѣка и простого.
— Конечно! — ядовито подхватилъ Бугаевскій съ другого конца стола. — Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ!
Онъ былъ старый холостякъ и крѣпко недолюбливалъ русско-американскихъ дамъ. Онъ утверждалъ, что онѣ являются въ Америкѣ самыми ревностными хранительницами рабовладѣльческихъ инстинктовъ.
— Мы съ вами не говоримъ! — огрызнулась госпожа Косевичъ.
